— Как устроилась? — спросил я.

— Как в раю, — улыбнулась она, ерзая своей мыслящей попкой по лакированной крышке гроба, и влажные ее глаза начала заволакивать мутноватая поволока.

Облизав некрашеные губы, она наклонилась и протянула руку к моей смотровой амбразуре. На ладошке ее покоилось надкушенное яблоко.

С минуту мы молча смотрели друг на друга.

— Ты хочешь, чтобы мы занялись этим прямо на гробу?

Она дурашливо прыснула в кулачок, потом сочно расхохоталась, выпрямилась и погладила лакированную крышку домовины.

— Да ну!.. Это все равно что на рояле. Скользко. Да и ты не сильно смахиваешь на Адама.

3

Заехав на обширную прогулочную площадку перед застекленным фасадом павильона по пологому широкому пандусу, я поставил наш линкор чуть сбоку от стеклянных дверей парадного Входа, над которыми парил громадный баннер с названием траурной экспозиции. Спустившись по лесенке к подножию площадки, я отметил, что катафалк как нельзя лучше вписывается в интерьер фасада, заметно оживляя его унылую плоскость, и в целом придает пространству монументальную торжественность.

— Да, кстати, Люка. Я так и не спросил, чем там дело кончилось — ну, у вас в офисе,

— А-а-а, — поморщившись, махнула она рукой. — Да ничем. Как только ты смылся, я стала поджидать ментов. Но вместо них явился какой-то молодой человек, как оказалось водитель джипа, на котором они подвалили к нам. И я попросила его убрать все это дерьмо. Он отволок коллег в машину и отчалил.

Я прикрыл глаза, восстанавливая в памяти поле боя, и недоверчиво покачал головой:

— Что, все вот так просто? Эти пацаны же были, насколько я помню, при пушках.

— Ну, как тебе сказать… Обоймы я из пушек вытащила. И на всякий случай достала из сейфа свой «комбат». — Она усмехнулась и ощупала уголки губ. — Знаешь, я давно заметила, что иной раз в деловых переговорах эта игрушка представляет собой очень весомый аргумент.

Я понимающе кивнул: как же, как же… Очаровательная хромированная игрушка, подарок Левы, ее мужа — производство фирмы «Smith & Wesson», модель «36 Chiefs Special „Combat“, калибр девять миллиметров, пять патронов в барабане, вес чуть больше полкило, и вполне умещается на ладони — моей во всяком случае.

— Ну, ребята, правда, когда очухались, пытались меня разводить немного — знаешь, как это у них принято… Трали-вали, кошки срали, щас мы тебе чичи потараним и все такое прочее. Ну я тогда просто назвала пару-тройку имен — старых друзей Левы, — и ребята умылись.

— Я б на их месте поступил точно так же. И осыпал бы пятки пеплом,

— Чего? — прищурилась Люка. — Зачем?

— Чтоб они не сверкали, когда быстро делаешь ноги.

— Впрочем, кое-что из их арсенала я притырила и спрятала в сейф — наручники, шокер и тот хромированный пугач, который тебе, кажется, понравился.

— Зачем?

— Да так. На всякий случай. Когда ты положишь глаз на очередную дамочку… — Она вдруг тряхнула головой и, отступив на шаг, окинула меня медленно восходящим от носков ботинок до бритой макушки взглядом. — Е-мое, а что это с тобой? Где твоя борода? И шевелюра? Ты дал их на время поносить своей профуре?

— Да вот решил сменить имидж. А что касается профуры… — Я скорбно умолк. — Она меня покинула, увы и ах. Отныне холодна моя холостяцкая койка.

— Ай-ай-ай, какая утрата, — нараспев протянула Люка, покачивая головой, словно китайский болванчик, и сердобольно тронула меня за локоть. — Крепись, Пашенька, до свадьбы заживет. А что касается холостяцкой койки… Думаю, не долго быть ей холодной — при твоих-то комплексах по этой части. Эй, чего приуныл?

— Да так…

Вдруг подумал про Василька. Вернувшись домой, Харон был настолько усталым, что камнем рухнул в койку, даже не вспомнив про этот невзрачный сорный цветок. На месте его не было — ни на подоконнике в кухне, ни в комнате. Наверное, он ушел в магазин за продуктами, чтобы сготовить мне ужин. Черт, но как же она будет объясняться с продавщицами? Как она вообще ориентируется в нашем кромешно беззвучии?

Хотелось отогнать от себя эти мысли.

— Как прошли сегодняшние похороны?

— Нормально, — пожала плечами Люка. — Правда, в одной тачке лопнуло колесо.

— Ну, это на наших дорогах сплошь и рядом. Поймал гвоздь. Или еще чего в этом роде.

— Как же, гвоздь, — тихо произнесла Люка, глядя поверх голов праздношатающейся публики и думая о чем-то своем, — Скат разнесло в мелкие брызги. И обод покорежило. Там же была чертова туча вояк — пришли попрощаться с генералом..; Они сказали, что этот „жигуль“ наехал на разрывную пулю. — Люка умолкла и, склонив голову набок, пыталась заглянуть мне в глаза. — Слушай, Паша, что происходит?

Я отвел взгляд и потоптался на месте. Наверное, со стороны в этот момент я напоминал школьника, не выучившего урок.

— Люка… Ты как спишь?

— Сукин ты, Паша, сын. — Она покачала головой, на ее губы наплыла слабая и невыносимо щемящая улыбка. — А то ты не знаешь, как.

Знал, конечно, знал, что она презирает пеньюары и ночные рубахи, спит голой, что ложится всегда слева от мужчины, некоторое время лежит на спине, глядя в потолок, потом осторожно начинает ногой поглаживать твою ногу и ласковым этим жестом приглашает тебя повернуться на левый бок, приподнимает твою правую руку и опускает ее себе на грудь, потом медленно поднимает правую ногу и, переломив ее в колене, перекидывает через твое бедро. И легонько надавливает пяткой на твой крестец: ну же, друг, заходи и будь как дома. Конечно, знал — как, но не знал, почему всякий раз — именно так. Возможно, так было у них когда-то с ее мужем Левой.

— Люка, я не это имел в виду. — Обнял ее, поцеловал в висок. — Я просто к тому, что есть одна народная примета.

— Какая? — тихо выдохнула она.

— Меньше знаешь — крепче спишь. Ладно, хватит об этом, пошли заглянем на огонек.

4

Осмотр экспозиции ничего нового в познания о похоронном бизнесе не внес, вот разве что лишний раз убедил в том, что эта отрасль нашего народного хозяйства процветает, имеет прекрасные перспективы роста, а в широкой и красочной палитре сервисных услуг при желании можно рассмотреть свежие оттенки.

Воплощением одного из таких оттенков явился застенчивый молодой человек с прозрачным лицом, водянистыми глазами болотного цвета, остроносый, и тонкогубый, в положенном всякому участнику специфического вернисажа кромешно черном костюме, фасон которого был в моде лет десять назад. Траурный мундир был юноше слегка великоват и выглядел взятым напрокат в бюро бутафорского реквизита.

Заметил я его уже в тот момент, когда мы с Люкой, напялив на лица выражение тихой грусти, прошествовали в огромный зал, разгороженный узкими кабинками выставочных стендов. Он, то и дело воровато оглядываясь по сторонам, слонялся в жидкой толпе посетителей и впихивал им в руки какие-то рекламные дадзыбао — судя по отсутствию на лацкане пиджака маленького бэджа, юноша на выставке аккредитован не был, а просто, прикидываясь одним из случайно забредших на огонек зевак, тихой сапой распространял свои проспектики. Отвлекшись на разговор с Соней, хозяйничавшей за стойкой нашего стенда с видом матерой барменши, — не хватало ей для полной убедительности образа разве что замызганного полотенца на плече да тлеющей в уголке рта сигаретки — я потерял юношу из вида, а спустя полчаса, побродив вдоль стендов, нашел его сидящим на мраморном основании памятника и потягивавшим из высокого пластикового стакана пиво.