Однако рана не была смертельной, и вскоре кровь перестала течь, а к Антонию вернулось сознание. Несколько слуг-египтян собрались вокруг него, и теперь он умолял их прекратить его страдания. Но когда они поняли, что Антоний жив, они бросились вон из комнаты, оставив его, стенающего и корчащегося от боли, там, где он лежал. Кто-то из них, наверное, сообщил об этом царице, которая сидела у окна мавзолея, так как через несколько мгновений некий Диомед, один из ее секретарей, пришел к Антонию и сказал ему, что Клеопатра еще не убила себя и желает, чтобы его принесли к ней. Антоний отдал распоряжение слугам перенести себя к ней, и они, подняв его на руки, положили Антония на импровизированные носилки и поспешили в мавзолей. По-видимому, теперь у дверей мавзолея собралась толпа, и, когда царица увидела группу людей, несущих к ней ее мужа, она, вероятно, испугалась, как бы кто-нибудь из них, желая получить награду, не схватил ее, когда они войдут в ее цитадель, чтобы доставить Клеопатру живой Октавиану. К тому же, наверное, было непросто отпереть засовы на дверях, которые она в возбуждении сумела глубоко вогнать в петли. Поэтому Клеопатра не смогла впустить Антония в мавзолей, и он лежал под ее окном, стонал и умолял ее позволить ему умереть на ее руках. По словам Плутарха, Клеопатра тогда «спустила веревки, к которым привязали Антония, и она вместе со своими двумя прислужницами, единственными людьми, которым она позволила войти в свой мавзолей, подняла его наверх. Те, кто присутствовали при этом, говорят, что не было более горестного зрелища, чем вид окровавленного Антония, испускающего последний вздох, но все еще тянущего к ней руки и приподнимающего свое тело теми слабыми усилиями, которые он еще мог сделать, когда его поднимали наверх. На самом деле это была нелегкая задача для женщин; Клеопатра изо всех сил налегала на веревку, тянула ее, нагнув голову до земли, и с трудом дотянула Антония наверх, в то время как все стоявшие внизу подбадривали ее криками и разделяли с ней все ее усилия и тревогу». Окно, вероятно, было расположено на значительном расстоянии от земли, и я не думаю, что трем женщинам вообще удалось бы поднять наверх довольно тяжелого Антония, если бы стоявшие внизу люди не принесли, как мне кажется, приставные лестницы и не помогли им. А потом – я не сомневаюсь в этом – с верхних ступенек этих лестниц снаружи они наблюдали за ужасной сценой, развернувшейся внутри.

Затащив Антония через окно, женщины отнесли его на кровать, на которой он, наверное, потерял сознание после мук подъема на веревках. Клеопатру потрясло это горестное зрелище, и ее охватили безудержные рыдания. Она била себя в грудь и рвала на себе одежду и в то же время пыталась остановить алую струю, которая текла из раны Антония. Вскоре все лицо и шея Клеопатры были уже в крови мужа. Бросившись ничком рядом с Антонием, Клеопатра называла его своим господином, своим мужем и императором. Все ее сострадание и давняя любовь к нему пробудились от его ужасных страданий, и Клеопатра была так поглощена этим, что забыла о своем собственном отчаянном положении. Наконец Антоний пришел в себя и попросил вина, после чего, немного восстановив свои силы, он попытался унять горестные стенания Клеопатры и сказал ей, чтобы она пришла к соглашению с Октавианом, пока это можно сделать достойно, и посоветовал ей доверять только некоему Прокулею из числа друзей завоевателя. Испуская последний вздох, Антоний умолял Клеопатру, по словам Плутарха, «не жалеть его на этом последнем повороте судьбы, а порадоваться за него в память о его былом счастье, порадоваться за того, кто был самым прославленным и могущественным из людей и в конце жизни умер не постыдной смертью, а как римлянин, побежденный римлянином». С этими словами Антоний откинулся на ложе и вскоре испустил дух на руках женщины, чьим интересам он так плохо служил и которую теперь он оставил одну делать последнее великое усилие ради своего трона и благополучия своего сына.

В тот момент положение Клеопатры было просто ужасным. Окровавленное тело ее мужа лежало распростертым на кровати, покрытое ее разорванной одеждой, которую она набросила на него. Две ее прислужницы Ирада и Хармиона, наверное, жались друг к другу в углу комнаты, били себя в грудь и стенали, как было принято у греков в таких случаях. Под открытым окном на опаленном зноем дворе собрались римляне и египтяне, и, я думаю, приставные лестницы все еще стояли у стены в том месте, где их поставили те люди, которые помогали поднимать Антония наверх к царице. Солнце, вероятно, перевалило за полдень, и комнату наверняка заливало августовское солнце, освещая беспорядок в ней и выявляя свежие пятна крови на разбросанных коврах, на которых тащили тяжелое тело умирающего. С одной стороны в комнату проникал шум волн, с другой – ушей Клеопатры достигли крики солдат Октавиана и бряцание их оружия, сообщая ей о том, что враги уже во дворце. В любой момент ее могли попросить сдаться, и, более чем вероятно, была бы предпринята попытка захватить ее в плен, проникнув через окно. Но Клеопатра решила, что никогда не станет пленницей, и, без сомнения, ясно дала понять, что любая попытка схватить ее побудит ее дать сигнал поджечь погребальный костер, который был сооружен в соседней комнате, и она умрет на нем. Плен означал для нее унижение на триумфе Октавиана и потерю трона, но, если бы она сдалась по взаимной договоренности, это могло гарантировать ей личную безопасность и продолжение ее династии. Имея это в виду, кажется вполне вероятным, что Клеопатра вооружила двух своих прислужниц и приказала отражать любое нападение через окна и велела им предупредить всех, кто пытался вскарабкаться вверх по приставным лестницам, что ее вместе с драгоценностями и другими сокровищами пламя охватит раньше, чем они доберутся до ее убежища.

Антоний умер за несколько минут до того, когда на месте действия появился Прокулей, о котором он говорил Клеопатре, прежде чем испустить последний вздох, и который от имени Октавиана потребовал у царицы принять его. Цезарь уже начал стучать в запертые двери главного входа в мавзолей, призывая Клеопатру впустить его, и эти звуки, наверное, эхом отдавались в нижнем зале и доходили до нее, стоявшей на вершине лестницы, как какой-то зловещий зов духов потустороннего мира. Но, боясь оказаться пленницей, Клеопатра не осмеливалась отпереть Прокулею двери, даже если бы сумела откинуть тяжелые засовы, и, наверное, ходила взад и вперед рядом с телом своего мужа, мучаясь в нерешительности. Наконец она сбежала вниз по мраморной лестнице в тускло освещенный нижний зал и, стоя рядом с баррикадой, которую она соорудила с внутренней стороны двери, позвала Прокулея по имени. Он снаружи ответил Клеопатре, и таким образом они провели короткие переговоры. Она говорила, что сдастся, если получит от Октавиана обещание, что ее Египетское царство будет отдано ее сыну Цезариону, а Прокулей в ответ лишь уверял, что Октавиану следует доверять в том, что он обойдется с Клеопатрой милосердно. Это ее не удовлетворило, и вскоре римский военачальник вернулся к своему господину, оставив Клеопатру в покое до конца дня. Прокулей описал положение Клеопатры Октавиану и обратил его внимание на то, что, вероятно, будет нетрудно проникнуть в мавзолей по приставным лестницам и что, если это будет сделано быстро, Клеопатру можно схватить прежде, чем она успеет поджечь погребальный костер. Тогда Октавиан отправил Прокулея вместе с прибывшим в Александрию Корнелием Галлом, чтобы попытаться взять ее в плен. И Галл подошел прямо к дверям мавзолея и стал стучать в них, зовя царицу. Клеопатра сразу же спустилась вниз и вступила с ним в переговоры через запертую дверь. По-видимому, две ее прислужницы, желая услышать, что они говорят, оставили свой пост у окна в верхней комнате и оказались на ступенях лестницы позади нее. Как только Прокулей услышал, что царица повторяет условия своей сдачи, он подбежал к другой стороне мавзолея и, приставив лестницу, быстро взобрался по ней до окна, а вслед за ним это проделали и два других римских военачальника. Войдя в комнату, в которой царил беспорядок, он пробежал мимо мертвого тела Антония и поспешил вниз по мраморной лестнице, на нижних ступенях которой Прокулей столкнулся с Ирадой и Хармионой, а за ними в тусклом свете, проникавшем в зал, он увидел Клеопатру, стоявшую у запертой двери спиной к нему. Одна из женщин вскрикнула, когда увидела Прокулея, и крикнула своей госпоже: «Несчастная Клеопатра, ты пленница!» При этих словах царица обернулась и, увидев римского военачальника, выхватила из ножен, висевших у нее на поясе, кинжал и подняла его для удара, который должен был положить конец ее жизни, а вместе с ней всему этому ужасу. Но Прокулей оказался проворней. Он бросился на Клеопатру с такой силой, которая, наверное, отшвырнула ее к двери, и, схватив ее за запястье, заставил ее маленькую ручку выронить кинжал. Затем, прижав руки Клеопатры к туловищу, он приказал своим людям перетряхнуть ее платье в поисках спрятанного оружия или яда. «Стыдно, Клеопатра, – сказал ей Прокулей, выговаривая за попытку убить себя, – ты поступаешь очень несправедливо по отношению к себе и Октавиану, пытаясь лишить его такой прекрасной возможности проявить свое милосердие. Ты заставила бы мир поверить, что самый человечный из полководцев оказался вероломным и безжалостным врагом». Затем Прокулей, по-видимому, приказал своим людям снять засовы и открыть двери в мавзолей, после чего Корнелий Галл со своими людьми смог помочь ему охранять царицу и двух ее прислужниц. Вскоре после этого прибыл вольноотпущенник Октавиана по имени Эпафродит с приказом обращаться с Клеопатрой со всей возможной мягкостью и вежливостью, но при этом принять строжайшие меры к тому, чтобы не дать ей причинить себе вред. Действуя согласно этим инструкциям, римские военачальники, видимо, поместили царицу под стражу в одно из верхних помещений мавзолея, тщательно обыскав его на предмет спрятанного оружия или ядов.