в Москву, снабжено казенной “экипировкой” – и на протяжении суток участвовало в самых престижных мероприятиях, какие только проводились в стране.

Документ, где перечисляются символы статуса, которыми государство наделяет Гагарина и его семью, любопытен сразу в нескольких отношениях: как аусвайс в мир социалистической элиты; как примета эпохи: свидетельство поощряемого сверху здорового, “каждому по потребностям”, консьюмеризма; наконец, просто как прогулка по музею дефицита 1960-х. Итак, Гагариным привалило. Ему: “Пальто демисезонное. Пальто легкое летнее. Плащ. Костюм – 2 (светлый и темный). Обувь – 2 пары (черные и светлые). Рубашки белые – 6 штук. Носки – 6 пар. Шляпа – 2. Белье нижнее шелковое – 6 пар. Трусы, майки – 6 пар. Платки носовые – 12 штук. Галстуки – 6 штук. Перчатки – 1 пара. Электробритва – 1. Два комплекта военного обмундирования (парадное и повседневное). Чемоданы – 2”. Ей: “Пальто демисезонное. Пальто летнее. Платья – 3. Черный костюм. Шляпы – 2. Гарнитуры – 6. Чулки – 6 пар. Туфли – 3 пары. Сумки дамские – 2. Перчатки – 2 пары. Косынки – 2 (шерстяная и шелковая). Блузки – 2 штуки. Кофта шерстяная – 1 штука”. Детям: “Кровать детская. Детская коляска. Пальто – 2 (зимнее и летнее). Шапочки – 2 (зимняя и летняя). Обувь – 4 пары. Белье – 6 пар. Куклы, игрушки. Детское приданое” [35].

После демонстрации родители Гагарина отобедали вместе с правительством и в компании нескольких высших лиц государства сходили на концерт, где их усадили в первом ряду. Соседом Алексея Ивановича оказался сталинский еще нарком Микоян, проявивший себя хорошим товарищем, но плохим конспиратором. “Танцевала известная балерина. Анастас Иванович наклонился к Алеше, заметил: – Какая фигура! Алеша его тона не понял, с осуждением ответил: – Да, да, платье ей надо бы подлиннее!” [38]. Анна Тимофеевна пересказывает этот диалог с явным удовольствием.

Искусство искусством, а обед по расписанию. Не полагаясь на способность старшего поколения Гагариных самостоятельно приобрести бальные платья, Кабмин выделил им для путешествия на кремлевский прием готовые комплекты из резервов: “Экипировка для матери: Пальто летнее. Пальто зимнее. Плащ – 1. Платья – 2. Платок пуховый. Туфли – 2 пары. Белье – 6 пар. Чулки – 6 пар. Кофта шерстяная – 1 штука. Экипировка для отца: Пальто летнее и зимнее. Плащ. Фуражка. Белье – 6 пар. Рубашки – 6 штук. Костюм – 2 (темно-ceрый и темный). Ботинки – 2 пары (светлые и темные). Галстуки – 4. Носовые платки – 6 штук. Носки – 6 пар” [35]. “Алексей Иванович долго хвастался перед соседями своей тростью и каракулевой шапкой, подаренными правительством. В каракуле, правда, по городу он не ходил, а вот трость любил” [39].

Прием в Кремле разворачивался одновременно в двух секциях – Георгиевском зале и Грановитой палате – с космической интенсивностью. Хрущев “выразил уверенность, что недалеко то время, когда будут осуществляться межпланетные сообщения” [21] – и насилу удержался от того, чтобы постучать туфлей по столу: “Главное для нас: пусть тот, кто точит ножи против нас, знает, что Юрка был в космосе, все видел и теперь все знает. А если надо – еще полетит, а если ему надо подкрепление – может другого товарища взять, может полететь и лучше рассмотреть” [35].

Председатель Президиума Верховного Совета Брежнев наколол “летчику-космонавту” (специально учрежденное звание [6]) на грудь Звезду[43] Героя и орден Ленина. Хор Большого исполнил “Славься!” Глинки. Гагарин познакомил Хрущева с будущими космонавтами [44], а “жена одного чернокожего дипломата как увидела Юру, сорвала с себя обручальное кольцо с бриллиантами и надела на его палец” на глазах у изумленного мужа [34]. Присутствовал там, инкогнито, и Королев. Его никто не славил – но “он был спокоен, он принимал это как должное. Глаза его выражали всё. В них была вполне понятная и объяснимая тоска. Он фактически был в какой-то мере обижен, что ли, или глубоко оскорблен тем, что вот мы все создатели этого вида техники, которые обеспечили запуск этого человека на орбиту (который выполнил очень ограниченную задачу, которую может выполнить любой другой летчик), мы оставались в тени, как будто мы здесь совершенно ни при чем, наравне с этой многотысячной толпой участников этого банкета. И эта тоска у него в глазах, эта боль – они всегда просматривались, но он ни разу не обмолвился ни одним словом. Ни разу”[44] [43].

Поначалу Гагарин сетовал на шок от того, что всякое его появление в том или ином месте вызывает массовый психоз – когда люди спихивают друг друга с деревьев, потому что даже там мест, откуда его можно увидеть, не хватает.

Одним из моментов такого рода воспользовался еще 15 апреля С. П. Королев, который привез Гагарина в свое КБ в Подлипках – и представил ему эту толпу со словами: “Юра, ты видишь их? Это они тебя породили, так что не зазнавайся” [46].

Сам Гагарин впоследствии нередко размышлял о природе своей славы и способе распорядиться ею; по-видимому, его беспокоил определенный дисбаланс между масштабами поступка и его информационных последствий: “Недавно мне довелось где-то прочитать такую мысль: «Лучше быть заслуживающим почестей, но не получать их, чем пользоваться ими незаслуженно». Здесь очень верно указывается на то состояние, которое так нередко приходится в какой-то мере испытывать. И после короткого молчания добавил: – Во всяком случае мне” [49].

Несмотря на распространенное представление о том, будто все гагаринские “пресс-конференции были помпезными театральными постановками, в высшей степени заорганизованными; вопросы ограничивались по соображениям временного регламента и безопасности, а атмосфера была настолько безличной, насколько она может быть во время брифинга в казарме” [55], уже самая первая его встреча с журналистами – в Большом зале Дома ученых на Кропоткинской – курьезно выбивалась из этого формата.

Дело в том, что в середине апреля 1961 года Гагарину остро – пока еще – не хватало ни гуттаперчевости, ни фирменной “простоты”, позволявшей ему на голубом глазу свести к минимуму ущерб от самых смертоносных уколов. “Правдисты” Денисов и Борзенко еще только приступали к “автобиографии” Гагарина – и базовый набор тезисов, касающихся “сложных моментов”, – которые нужны всякому селебрити для общения с прессой, – просто не был пока сформулирован.

Как назло, двухчасовая пресс-конференция транслировалась по телевидению – и поэтому Гагарин, совсем еще неотесанный в медийном смысле и отчаянно боящийся выболтать что-то “секретное”, ерзает на стуле от неловкости и втягивает голову в плечи.

По сути, он зачитал заранее подготовленное заявление и ответил на вопросы, текст которых тоже получил заранее [54]; даже и с такой серьезной страховкой он все время оглядывается на партнера – Евгения Константиновича Федорова – предположительно представителя КБ, то есть эрзац Главного Конструктора, Королева, но на деле подсадного академика, не имевшего к полету никакого отношения.

Гагарину удалось сгенерировать несколько “мемов” –