карлики ныряли в море и бродили в коралловых рощах, занимаясь любовью с русалками. Или, мчась по кругу, устраивали безумную весёлую ночь с морскими ежами – щипля почтенных кефалей за бороды, исполняя серенады черепахам в их панцирях, волнуя жгучих медуз или досаждая своими выходками чувствительным скатам. Иногда они досаждали морской звезде, у которой есть глаза на конце каждого луча, и часто с коралловыми пилами в руках подкрадывались к дремлющей меч-рыбе, хитро притупляя её оружие. Короче говоря, эти крепкие маленькие карлики были страстно влюблены в море, и клянусь волной и валом, что рано или поздно они влезли бы в раковины наутилуса и потратили бы оставшуюся часть своих дней на странствия в тысячах дюймов от Тупиа. Абсолютно верно то, что они были бесстыдными маленькими повесами. Часто они воз- вращались к своим возлюбленным, неся мускусные пояса из морской водоросли, качая зелёными маленькими мешочка- ми из трав, наполненными мелкими жемчужинами, и, звеня этой монетой возле ушей девиц, делали намёки о красивых и щедрых русалках: настолько богаты и любвеобильны они были, отчего ими восхищались в компании таких же храбрых джентльменов Тупиа. Ах! Как плакали от таких бессердечных бравад бедные маленькие нимфы! Они уходили глубоко в лес, и их крохотные сердца разрывались, как розовые бутоны, и заполняли весь воздух благоухающим горем. Но когда их возлюбленные были нежны и верны, невозможно было найти среди лилий более счастливых дев, чем они. Неким мистическим образом они вызывали мелкие шары из света: чувствительные, подвижные капли, которые очень трудно было удержать. И, подавая и бросая их, играли ими в рощах. Или, низко склонившись, они вместе трудились всю ночь напролёт при лунном свете и запутывали заплетённые концы ветвей так, чтобы после у бедной планеты было много забот по роспуску этих узлов.

Здесь Иуми ещё раз онемел.

– Остановился ты, чтобы додумать, или же будешь продолжать? – сказал старый Мохи, поднимая свой подбородок, пока его борода не заняла горизонтальное положение.

Иуми подвёл итог:

– Больше или меньше, мои господа, не является существенным в легенде; стоит только упомянуть, что эти маленькие люди обладали хорошим вкусом относительно своих личных украшений: карлики носили пояса из ароматных листьев и ожерелья из ароматных семян, а маленькие девицы, помимо своих виноградных лоз и своей зелени, носили жемчуг в своих ушах, браслеты из крошечных зубов морской свинки и часто танцевали со своими приятелями на залитых лунным светом полянах с кокетливо раздутыми прозрачными крыльями лету- чей рыбы.

– Теперь я обращаюсь к вам, король Медиа, к вам, благородный Тайи, к тебе, Баббаланья, – сказал летописец с внушительным жестом, – кажется ли эта история, придуманная Иуми, вероятной?

– Ну, пожалуй, она занятна, старый Мохи, – сказал Баббаланья.

– Он не сказал правду, – упорствовал летописец.

– Мохи, – сказал Баббаланья, – правда находится в вещах, а не в словах: правда безмолвна. Так, по крайней мере, говорил старый Бардианна. И я, Баббаланья, утверждаю, что то, что вульгарно называют вымыслами, так же реально, как грубая мотыга Дидиди, предназначенная для рытья канав: вещи видимые всего лишь тешат зрение, образные вещи тешат воображение. Если обмануты одним, мы одинаково обмануты другим.

– Ясно, как эта вода, – сказал Иуми.

– Непрозрачно, как это весло, – сказал Мохи. – Но вот сейчас ты, оракул, скажи нам: если все вещи обманчивы, то что же такое правда? Старый вопрос: разве не задавали его испокон веков? Но не задавайте его больше. Как полагал старый Бардианна, этот вопрос более законченный, чем какой-либо ответ на него.

Глава XCIV

О самом весёлом старом государе Бораболле и его самом весёлом острове Мондолдо, о рыбных садках и будущем его рыб

Когда мы приблизились к Мондолдо, нашему следующему месту назначения, нас приветствовали шесть прекрасных каноэ с весело развевающимися лентами и оживлённой жестикуляцией их экипажей. Король Бораболла и его двор были рады приветствовать наше прибытие; Медиа, неизвестный им всем, запомнился ему на пиру тех самых двадцати пяти королей нашим намерением посетить его владения.

Вскоре эти каноэ плыли бок о бок с нашими, каждую барку с Одо учтиво окружали по бокам корабли с Мондолдо.

Недолго мы искали глазами Бораболлу: полный благообразный старый монарх сидел, скрестив ноги, на возвышении, имевшемся на самом большом каноэ из шести, идущих со стороны Моря Слонов.

Разве он не был приятен глазу своим округлым видом? Круглей всего, круглей глаз и голов и, как весёлая круглая Земля, круглее всех и больше всех на Экваторе. Пояс красного цвета служил ему небесным экватором, подчёркивая его округлость.

Этот старый Бораболла не разрешал ничему располагаться между его головой и солнцем, даже седым волосам. Он был лыс, как тыква, и лучи светила, падающие вниз, сходились на макушке его медного черепа.

Он был самим весельем, полным намёков на пир в Вилламилле, где он исполнял королевские обязанности. Уникальный старый Бораболла! Вы воистину созданы для того, чтобы обедать; ваш полный рот создан для одобрения и представляет собой врата хорошего настроения.

Суетясь на своём возвышении, он раздавал указания экипажам наших каноэ, которые должны были ненадолго оказаться в его власти, сказав, что только в этой манере он позволяет гостям касаться берега Мондолдо.

Так, не без небольшой проблемы, – из-за волн, что несколько поднялись, – мы продолжили подчиняться, воспоминая потом несколько раздражающий и иногда утомительный акт гостеприимства.

Мы находились теперь немногим меньше чем в миле от берега. Но что с того? У нас ушло много времени, благодаря Бораболле, на поспешный обед и появление последующего аппетита, прежде чем мы произвели высадку. Наконец, были приготовлены блюда, к которым гости были приглашены ради оказания им должного внимания, или же пришлось бы взять ответственность в перспективе за последствия голодания до конца длинного путешествия.

Скоро мы оказались на мелководье (приближение к земле походило на появляющуюся правду в метафизике), и, прежде чем мы коснулись пляжа, Бораболла объявил, что мы уже высадились. Данное парадоксальное суждение утверждало, что гостеприимство Мондолдо было таковым, что во всех направлениях вдаль по лагуне должно было охватывать всех и никакое каноэ не могло проплыть мимо острова без того, чтобы его пассажиры не погостили подольше.

В самой открытой близости к воде находилось прекрасное большое строение, огороженное частоколом. И то и другое было весьма ветхим, как будто стоимость развлечения его гостей превосходила издержки на восстановление места. Но это был один из принципов Бораболлы, гласивший, что, вообще, разрушение старых строений происходит по большей части из-за увеселений; сам их упадок означает то, что они видели хорошее обслуживание и гостеприимство; тогда как эффектные элегантные двери имеют чисто внешнее значение – скупцы часто бывают опрятны.

Теперь, после сказанного, кто окажется столь глупым, чтобы не понять, почему Особняк Бораболлы был огорожен частоколом, предназначенным как защита от гостей? Ни в коем случае. В палисаде имелась огромная брешь, но совсем не вход, достаточно широкая для прохода шести Даниэлей Лэмбертсов в ряд.

– Посмотрите, – прокричал Бораболла, когда, высадившись, мы подошли к этому месту. – Посмотри, Медиа! Посмотрите все. Эти ворота, что вы здесь видите, связаны сзади с ивами, как были связаны во время всей моей жизни; и где они поставлены, там они и сгниют; да, они должны погибнуть широко открытыми.

– Но зачем они вообще тут нужны? – спросил Медиа.

– Ах! Уж этот старый Бораболла, – вскрикнул другой.

– Нет, – сказал Баббаланья, – забор, ворота которого постоянно остаются открытыми, кажется ненужным, как я полагаю, однако это подаёт известный намёк, недостаточно точно переданный: разве не открытые ворота являются признаком открытого сердца?

– Правильно, правильно, – закричал Бораболла, – поэтому войдите оба, кузен Медиа. – И, одной рукой