На вопрос о влиянии на армию национал-социализма Рёрихт ответил: «Это влияние не было однозначным. С одной стороны, оно создавало трудности для нас, поскольку ослабляло наше влияние на массы. Но с другой стороны, национал-социалистические идеи, несомненно, пробуждали в армии патриотический дух, причем намного более сильный, чем в 1914–1918 годах. Именно этот дух придавал людям силы даже в самых безнадежных ситуациях». Хейнрици согласился с Рёрихтом, при этом подчеркнув, что вера в конкретную личность имеет больше значения, чем система. «Нравится нам это или нет, но доминирующим фактором была огромная вера армии в Гитлера».

* * *

А что думали немецкие генералы о своих западных противниках? По этому поводу мнения высказывались самые разные. Далее я приведу те из них, которые показались мне наиболее интересными. О командирах союзников Рундштедт сказал следующее: «Монтгомери и Паттон были лучшими из тех, кого я встречал. Фельдмаршал Монтгомери был очень методичен». Позже он добавил: «Это хорошо, когда есть достаточно сил и времени». Комментарии Блюментрита были аналогичными. Воздав должное скорости продвижения армии Паттона, он добавил: «Фельдмаршал Монтгомери был единственным генералом, который не испытал ни одного поражения. Он двигался так…» В качестве иллюстрации своих слов Блюментрит сделал несколько решительных и коротких шагов, тяжело ставя ноги на землю.

Немецкие генералы считали, что качество английских и американских войск было разным. Об этом Блюментрит сказал так: «Американцы всегда наступали «на подъеме» и в атаке демонстрировали свои лучшие качества. Однако, попав под сильный артиллерийский огонь, они обычно сразу отступали, даже если перед этим им удалось успешно проникнуть в глубь обороны противника. В отличие от них британцы, достигнув даже небольшого успеха, «цеплялись зубами» за свое завоевание. Если они провели на позиции 24 часа, выбить их оттуда было уже невозможно. Контратака на британцев для нас всегда была связана с тяжелыми потерями. Осенью 1944 года у меня было немало возможностей наблюдать за этим любопытным различием, потому что правой половине моего корпуса противостояли англичане, а левой – американцы».

История заговора, развязка которого наступила 20 июля 1944 года, изложена в печати неоднократно, причем затрагивались ее самые разные аспекты, кроме разве что его непосредственного влияния на ход войны. Хорошо известно, что произошло после того, как в ставке Гитлера в Восточной Пруссии взорвалась бомба, не убившая фюрера, как развивались последующие события в Берлине и как заговорщики упустили возникшую на короткое время возможность изменить ход истории. Чтобы сделать картину более полной, следует описать, что происходило в тот судьбоносный день и после него в штабе немецкой армии на Западном фронте. Я располагаю подробным рассказом об этом генерала Блюментрита, который считаю необходимым привести целиком, не только потому, что генерал являлся непосредственным участником событий, но и из-за неповторимой атмосферы, которую он воссоздает.

В начале 1944 года в штабе верховного командования на Западном фронте, расположенном в Сен-Жермене, было много посетителей, велись затяжные дискуссии. Часто обсуждался вопрос: следует ли фельдмаршалам объединиться и потребовать у Гитлера заключения мира.

Однажды, это было в конце марта, фельдмаршал Роммель прибыл в Сен-Жермен в сопровождении своего начальника штаба генерала Шпейделя. Незадолго до их отъезда Шпейдель обратился ко мне с просьбой уделить ему несколько минут для конфиденциального разговора. Мы отошли в сторону, и он, предупредив, что ведет речь от имени Роммеля, сказал: «Пришло время объяснить фюреру, что мы не можем продолжать войну». Было решено, что мы обсудим этот вопрос с фельдмаршалом Рундштедтом, что и было сделано. Выяснилось, что он придерживается того же мнения. После этого командованию вермахта была отправлена телеграмма, содержащая просьбу фюреру прибыть в Сен-Жер– мен «ввиду серьезной ситуации, сложившейся во Франции». Ответ на нее так и не был получен.

Через некоторое время генерал Шпейдель снова посетил меня и в разговоре сообщил, что в Германии существует группа людей, которые намереваются остановить Гитлера. Он упомянул имена фельдмаршала фон Вицлебена, генерала Бека, генерала Хёпнера и доктора Гёрделера. Затем он сказал, что фельдмаршал Роммель предоставил ему отпуск на несколько дней, чтобы съездить в Штутгарт и обсудить проблему с другими офицерами. Шпейдель и Роммель оба были родом из Вюртембурга и давно знали Гёрделера. Однако ни в одной из наших бесед Шпейдель не упомянул о готовящемся покушении на жизнь фюрера.

Больше ничего не происходило до тех самых пор, когда на Западный фронт прибыл фельдмаршал фон Клюге, чтобы сменить фельдмаршала фон Рундштедта на посту командующего. Это произошло вскоре после неприятного последнего телефонного разговора с Гитлером, в котором фельдмаршал пытался доказать, что войне необходимо положить конец. Об этой замене я могу сказать кое-что еще. Гитлер отлично знал, что фельдмаршал фон Рундштедт пользуется глубоким уважением как в армии, так и у противника. В пропагандистских радиопередачах союзников часто звучало утверждение, что взгляды фельдмаршала и офицеров его штаба отличны от взглядов Гитлера. Между прочим, достоин упоминания еще один факт: наш штаб не подвергся ни одной воздушной атаке. Фельдмаршалу никогда не угрожали деятели французского движения Сопротивления – было хорошо известно, что он сторонник хорошего обращения с местным населением. Агенты фюрера, несомненно, доносили ему обо всех этих «опасных» признаках. Гитлер относился к фельдмаршалу с большим уважением, чем к другим военным, однако держал его под пристальным наблюдением. Поэтому эмоциональное высказывание фельдмаршала о необходимости заключения мира было сочтено фюрером достаточным основанием для его смещения с должности.

Фельдмаршал фон Клюге прибыл в Сен-Жермен 6 июля. 17 июля был ранен фельдмаршал фон Роммель, и Клюге перебрался в его штаб в Ла-Рош-Гийон, оставив меня в Сен-Жермене.

Первые новости о покушении на жизнь фюрера я услышал около 3 часов пополудни от полковника Финка, переведенного к нам с Восточного фронта шестью неделями раньше. Он вошел в мою комнату и провозгласил: «Генерал, фюрер мертв! Гестапо ведет следствие в Берлине». Я был очень удивлен и спросил, откуда ему это известно. Финк ответил, что информацию сообщил по телефону генерал фон Штюльпнагель, военный губернатор Парижа.

Я немедленно попытался созвониться с фельдмаршалом фон Клюге, но в штабе мне ответили, что генерал на передовой. Тогда я в чрезвычайно осторожных терминах – все-таки мы беседовали по телефону – объяснил, что произошли важные события и я сам приеду, чтобы все рассказать. Около 4 часов я уехал из Сен-Жермена и уже в 5.30 был в Ла-Рош-Гийоне.

Оказалось, что фельдмаршал фон Клюге только что вернулся в штаб. Когда я вошел к нему, он как раз читал запись сообщения немецкого радио, в котором говорилось о покушении на жизнь фюрера, окончившемся неудачей. Фон Кдюге сказал, что имеет две идентичные телефонограммы из Германии, в которых ему сообщают о смерти фюрера и требуют принять решение. Имена отправителей он не назвал. После этого он рассказал, что год назад к нему приходили Вицлебен, Бек и другие генералы, чтобы обсудить возможность обращения к фюреру, причем беседа записывалась.