как меня хотели убить и мой смелый безопасник действовал в той ситуации.

Понимаю, что, пока полчаса ехала в такси, немного успокоилась, и теперь мозг активно генерирует оправдания свинскому поведению Кирилла.

Слишком сладко нам с ним было, слишком храбро он спасал мою жизнь. Но возможно, на этом и стоило всё закончить, потому что я была два месяца не нужна. И не факт, что теперь буду нужна. Я. И малыш. Не зря же так холодно разговаривал…

До слёз обидно.

В палате отца открыта дверь. И я украдкой заглядываю, решив, что, если он спит, то тревожить не буду. Но папа не спит, полусидя на кровати, он разговаривает с посетителем.

Рядом с больничной койкой, накинув белый халат на широкие плечи, сидит…

Кирсанов.

И не Юра, а этот холодный демон с бездушным взглядом и безразличным голосом…

Сидит, правда, как-то неестественно, чуть склонившись на правый бок.

Все это я замечаю не сразу, сначала пытаюсь оправиться от шока и скорости…

Ничего себе, как он быстро. И к отцу… Почему к отцу? Оправдываться приехал?

И сидит так странно… Он же мог не восстановиться до конца. Может, вообще два месяца только в себя приходил… Или без сознания был.

А я…

У него, вон, волосы отросли, в них седина, четко так. Раньше не видно было, а сейчас очень заметно.

Бородка светлая. Руки огромные, одним кулаком в колено упёрся… Так накренился вперёд, что видно, с каким трудом сидит.

А я…

Отец левой рукой держит бархатную коробочку ярко-красного цвета, задумчиво разглядывает ее.

— Дорогое? — усмехается отец, тоже постаревший за последнее время очень сильно. — Балуешь её.

— В общем, я вначале к вам, — хрипло отвечает Кирилл, и у меня от его голоса дрожь по телу. Все внутри сжимается, волнуется. Это только гормоны, за два месяца я его забыла… Да-да… Ох, кому ты врешь, Марта? Лишь про него и думала. Все про него. — Как там положено? — продолжает Кирилл, — прошу руки и сердца вашей дочери.

— Шустряк… Ребенка ей сделал, а теперь…

И тут меня опять штырит ненавистью и обидой.

Да провались, ты изверг белобрысый! Стукач! Уже накапал папе про внука! А я сама хотела! И теперь что делать?

Словно я виновата в чем-то, не сказала первая, от другого человека узнал…

Приперся!

Гад!

Господи, какой гад все же!

Поворачиваюсь на носочках и так же бегу обратно по коридору, не издавая лишних звуков.

Сердце в груди колотится, как бешеное, и не пойму, каких эмоций больше: злости, ненависти, радости, предвкушения, счастья? Всего на свете - взболтать и не смешивать?

Постепенно успокаиваюсь, перехожу на шаг.

И сама не замечаю, как проявляется основная эмоция, которая прямо ласкает самолюбие: мстительное предвкушение.

Папа ослаб после инсульта, власти надо мной не имеет, так что хрен тебе, Кирсанов, а не руку и сердце, довольствуйся воспоминаниями.

Ты еще, гад такой, за мной побегаешь.

Я устрою тебе веселую жизнь, полную разнообразных и интересных эмоций.

Ты еще вспомнишь и свой звонок телефонный, и то, как папе меня сдал, и как за моей спиной все решил… Решальщик.

Просто не будет тебе, Кирсанов.

Говорил, что я - чертовка?

Ты даже не представляешь, насколько прав был.

Я иду к пропускному пункту, не пытаясь спрятать улыбку предвкушения на лице.

Глажу машинально живот, шепчу:

“Ну что, малыш, поиграем с твоим папкой? Покажем ему, кто такая Марина Кирсанова?”

И мне кажется, что там, внутри, мне поощрительно и задорно смеются в ответ.

Девочка будет, дочка.

Маленькая Чертовка для грозного безопасника.

Чтоб жизнь медом не казалась.

Эпилог

Эпилог

Кирилл

Небо в феврале совершенно не звездное, особенно здесь, в столице. Отблески ярких огней реклам, шум улицы, гул машин, никогда не прекращающийся в центре.

А вот в провинции, в одном небольшом городе в Ульяновской области, небо черное в это время было. Мне запомнилось тогда, из машины вышел, поднял голову…

Звезды низкие.

И чернота. И тишина.

Я тогда еще подумал, что тут, у них, пиздец, как тоскливо должно быть, люди с ума сходят от тишины…

Правда, через час я так вообще не думал.

Задумчиво