– А если не было разговора, то… это какая-то традиция? Нет?.. Тогда получается плата за ночлег?.. Нет, какая-то несоразмерная плата… – Профессор опять по привычке, в приступе задумчивости, потянулся рукой к подбородку с явным желанием нащупать бороду. Не найдя ее, он со вздохом посмотрел на свои руки. – Не понимаю… В другом селе тебе плату предложили и ты согласился, а в третьем просто в руки сунули деньги на прощанье…

– Все гораздо проще, мастер Дакрит. Вы что про село первое сказать-то можете?

– Село как село… я, конечно, не так много их видел, но ничего особого не заметил.

– Бедное село первым было. – Улыбка с лица Пест начала сползать, когда он начал объяснять. – Когда мы в село входили, нас встретили только шесть мужиков. Это значит, что в селе только шесть мужиков-наследников взрослых имеется и, случись чего – село без глав родовых останется. Мало это очень, хотя и дворов в селе том немало. Видать, беда у них была. Из шести мужиков только у двоих топоры были. Остальные с копьями, а наконечники у них хоть и добрые, но из камня. Нет у них металла на то. Значит, худо с деньгой. Была бы деньга – уж расторговались бы по соседям. Соха опять же из камня…

– То есть с них просто нечего брать? – подняв брови, спросил Дакрит. Пест задумчиво кивнул, а профессор не унимался. – И ты все сделал по доброте душевной?

– По правде, – поправил Пест.

– Чьей?

Пест взглянул на профессора недоумевающе.

– Странный вы люд – маги. – Пест почесал макушку, негромко спрашивая: – Как это так может быть, чтобы правда была чьей-то? Правда она и есть правда…

– Ну, как же? Вот допустим… вышел разбойник на дорогу разбойничать, но вышел не потому, что ему нравится, а потому, что у него дети и их кормить надо. А работы нет и еду достать негде. И вот напал он на путника. Чья будет правда? Путника, который ему ничего не сделал, или разбойника, которому детей кормить надо?

– Правда она и есть правда. – Пест принялся объяснять, тщательно подбирая слова. – У села всегда были свои… устои. Одному селу выжить трудно, а потому все скопом держатся. Ежели в селе беда и голод яму похоронную в думу гонит, то сельчане по соседям клич ведут. Ежели они худо соседям не делали и дума с соседом добрая и обиды они не затаили, то помогут чем могут. Могут еды подать, а могут и ребятню на рост взять. И слова долга или платы за то никто и никогда не молвит. Так заведено, так по правде будет… Года три назад, когда по округе град шел такой, что поля побило напрочь, к нам с юга соседи дальние жаловали. У них урожай пожгло солнцем. Сами не богато ту зиму жили, но соседу помогли. На посев зерна отсыпали. – Пест вздохнул и сморщился, словно вспомнил что-то неприятное. – Мы тогда муку корой хвойной разбавляли. Лепехи горькие выходили, но ничего. Есть можно.

– Значит, у вас все-таки что-то выросло?

– Только там, где Акилура, учитель мой ведовой, указала. У нас тогда еще мужики голову чесали. Зачем под деревьями пахать, а оно вона как вышло…

– А если человек другого убил? – вспомнил профессор.

– Ежели человек лихо дело затеял, не будет за ним правды. Никогда смерть аль боль чужая дело доброе сделать не смогут. Каждый ведун такого человека чует. У нас про таких говорят «смертью пачканный».

Пест нахмурился и начал озираться.

– Тут свернем. Немного лесом пройдем и через село. Так версту срежем. – Пест указал направление, и они сошли с дороги. – И так везде заведено в селах. Одному селу не выжить никак. По правде живем, так, как единый завет давал. Предков чти так, как единого, долг держи крепко, не лги себе – и другим не придется, на благо села трудись – село на твое благо потрудится. Нет в селе я. Токмо мы и никак иначе. В смерти не пачкайся, ибо раз запачкавшись чистым не станешь, храни род свой пуще жизни своей…

– Это не похоже на писания служителей единого. Я как-то читал постулаты служителей единого… – начал было профессор, но его прервал Пест:

– Хоть сто раз прочти его, да как были буквы, так и останутся. Вы, мастер, когда вернетесь в город – перечитайте их и эти села вспоминайте. Село, что нас провожало, когда мы посевную спасли, мальцов босоногих, что глазами с блюдо за ворожбой смотрели у елабужцев, жинку Лытину, у которой дитя выходили. Вы с этой памятью те заветы еще разок перечитайте. Тогда, может, и поймете чего.

– Что-то я опять потерял нить разговора… – пробурчал под нос Дакрит, оторвавшись от записей в блокноте: – А как же плата?.. Кто и как определяет, сколько должен брать ведун?

– То хозяева решают. Добро ли дело сделал и сколько дать. Если дело сделал любо, но дать нечего, то главы родовы вслед кланяются. Помните, как нам кланялись мужики, когда мы из первого села уходили? Ведун, ежели в чужое село пришел, не может слова долга или платы говорить. Только ежели к нему на поклон пришли чужие и за помощь слово молвили…

– А чужие – это из других сел?

– Не всегда. Ведун, когда в селе каком оседает, слово молвит и вещь свою дает. После слова этого он за это село в ответе. Иногда он несколько сел берет под слово свое. Тогда с этих сел он платы или долга не просит. Они своими считаются.

– Ты сказал в ответе… перед кем? Перед хозяином стихии тени?

– Вперед он перед собою ответ держит, – хмыкнув, ответил Пест. – Хозяин тени споры решает, ежели ведун и дух совсем договориться не могут.

Дакрит снова принялся чиркать что-то в своем блокноте, а Пест умолк. Он увидел просеку, ведущую к большому загону для скота, за которым должно было показаться село.

Чтобы стадо не разбредалось, загон был огорожен жердями, положенными на небольшие столбики из деревьев с сучьями.

Что-то не ладное Пест почувствовал, когда они еще не вышли к загону. Его дыхание стало прерывистым, он начал постоянно оглядываться и достал повязку на глаза.

– Почуял? – хмуро спросил черт своего подопечного, который уже спрыгнул с его спины.

– Смерть рядом, но не свежая. Тленом отдает… – ответил тот.

– Что? Какая смерть? – встрепенулся Дакрит. Он начал обеспокоенно оглядываться.

– Беда рядом, мастер Дакрит. Вы, ежели со мной худо станет, меня на черта сгрузите и подальше оттащите.

– Погоди! Объясни, что не так?

– Незнамо то, но смерть чую. Много… рядом… Не пойму, что не так… – Пест подошел к ограде и протянул руку к ней. Как только он прикоснулся к ней – мир словно перевернулся.

Трава, которая в реальности доходила ему до груди, вдруг стала не выше сапога. В загоне лежали то тут, то там туши коров и овец с разорванным брюхом.

Пест сглотнул и принялся перелезать через ограду. Он проходил мимо туш и попутно их разглядывал. У всех, как под копирку, отсутствовали внутренности. Он шел по направлению к деревне и все резче и глубже дышал. На лбу выступили капельки пота.

Как только показались крыши домов, ведун увидел первых людей. Все, мимо кого он проходил в гробовой тишине, стояли к нему лицом. У кого-то из них была порвана шея, у кого-то живот или грудь. Всех объединяло то, что все были перепачканы в крови. Словно специально вымазаны.