Лкетинга сидел за рулем, наша соседка держала Напираи. Я была слишком слаба. Разумеется, в дороге у нас снова лопнула шина. Я была в отчаянии. Я ненавидела этот автомобиль. С трудом дотащившись до тени, я села кормить Напираи. Лкетинга с соседкой поменяли колесо, и в Вамбу мы приехали лишь вечером. С трудом волоча ноги, я дошла до приемной и попросила вызвать швейцарскую женщину-врача. Через час пришел итальянский врач. Он спросил, на что я жалуюсь, и взял у меня кровь на анализ. Через некоторое время выяснилось, что это не малярия, но подробности можно было узнать лишь на следующий день. Напираи осталась со мной, а Лкетинга с соседкой вернулись в Барсалой.

Чтобы Напираи могла спать рядом в детской кроватке, меня поместили в родильное отделение. Не привыкшая засыпать без меня, малышка все время кричала, пока одна из медсестер не переложила ее ко мне в кровать. Она начала сосать грудь и сразу заснула. Наконец рано утром пришла швейцарская врач. Она очень расстроилась, увидев меня в таком состоянии, да еще и с ребенком.

После обследования прозвучал диагноз: гепатит! В первый момент я даже не поняла, что это значит. Врач взволнованно пояснила, что это желтуха, а точнее, воспаление печени. Более того, болезнь заразна. Моя печень больше не перерабатывает пищу. Острые боли возникают каждый раз, когда в организм попадает жирная пища. Мне нужно немедленно сесть на строжайшую диету, соблюдать полный покой и перейти в палату для карантинных больных. Борясь со слезами, я спросила, надолго ли. Врач с сочувствием посмотрела на нас с Напираи и сказала: «Не меньше шести недель! По истечении этого срока болезнь уже не будет заразной, но это не значит, что вы полностью излечитесь». Также следовало проверить, не больна ли Напираи. Скорее всего, я ее уже заразила! После этих слов я уже не смогла сдержать слез. Врач постаралась меня успокоить, ведь еще не было известно, больна ли Напираи. Обследование должен был пройти и мой муж.

От таких новостей мне стало дурно. В палату вошли две черные медсестры, посадили меня в кресло-каталку и со всеми вещами перевезли в новый корпус здания. Мне досталась палата с туалетом. Одна стена палаты была стеклянной, но двери в ней не было. Изнутри открыть палату было нельзя. В двери находился люк, через который подавали пищу. Этот был новый корпус, и комната выглядела очень мило, но я сразу же почувствовала себя в ней как заключенная.

Наши вещи отправили на дезинфекцию, и мне снова выдали больничную одежду. Пришло время обследовать Напираи. Когда у нее брали кровь, она вопила как резаная. Мне было ужасно жаль мою малышку. Ей едва исполнилось шесть недель, а она уже была вынуждена так страдать. Мне поставили капельницу и дали кувшин с водой, в которой было разведено полкило сахара. Чтобы моя печень быстрее восстановилась, я должна была пить много сладкой воды. Кроме того, мне был необходим покой, полный покой. Это все, что на тот момент могли сделать врачи. Ребенка они забрали. В полном отчаянии я разрыдалась и в слезах уснула.

Когда я проснулась, ярко светило солнце. Я не знала, который час. Мертвая тишина привела меня в панику. В палату не проникали никакие звуки, и, чтобы установить контакт с внешним миром, я должна была нажать на звонок. Вскоре за стеклом появилась черная медсестра и заговорила со мной через люк, испещренный мелкими дырочками. Я спросила, как себя чувствует Напираи. Медсестра сказала, что позовет врача. Несколько минут ожидания в этой жуткой тишине показались мне вечностью. Затем в мою палату вошла врач. Я в ужасе спросила, не боится ли она заразиться. Улыбнувшись, она меня успокоила: «Стоит один раз переболеть – и больше не заразишься!» Гепатитом она переболела много лет назад.

Наконец настал черед и хороших новостей. Напираи оказалась совершенно здоровой, только наотрез отказывалась пить коровье и порошковое молоко. Дрожащим голосом я спросила, неужели мне будет запрещено прикасаться к ней все шесть недель. Врач ответила, что, если до следующего утра она не перейдет на другое питание, мне придется кормить ее самой, хотя опасность заражения очень велика. Чудо, что она до сих пор не заразилась.

В пять часов мне принесли мою первую еду: сваренные на воде рис и капусту и помидор. Я стала медленно есть. На этот раз меня не тошнило, но боли снова пришли, хотя и не такие сильные. Напираи два раза показывали мне через стекло. Моя исхудавшая девочка громко плакала.

На следующий день около полудня отчаявшиеся медсестры принесли мне мой маленький темный комочек. Меня пронзило глубокое чувство счастья, какого я не ощущала уже очень давно. Напираи стала жадно искать мою грудь и, найдя ее, сразу успокоилась. Глядя на дочку я поняла, что без нее не смогу обрести столь необходимый мне покой и силы, чтобы пережить изоляцию. Она смотрела на меня своими огромными черными глазами, и мне пришлось держать себя в руках, чтобы не прижать ее к себе слишком крепко. Позднее к нам заглянула врач и сказала: «Вижу, вам друг без друга не обойтись!» Улыбнувшись, я ответила, что сделаю все от меня зависящее, чтобы поскорее выкарабкаться.

Каждый день, с трудом преодолевая рвотный рефлекс, я заливала в себя три литра приторно-сладкой воды. Мне стали давать соль, с ней еда стала немного вкуснее. На завтрак приносили чай и диетические сухие хлебцы с помидором или каким-нибудь фруктом, на обед и ужин я каждый день получала одно и то же: сваренный на воде рис с капустой или без нее. Каждые три дня у меня брали на анализ кровь и мочу. Уже через неделю я чувствовала себя лучше, хотя по-прежнему была очень слаба.

Через две недели меня настиг следующий удар: по моче врачи установили, что мои почки работают неправильно. У меня действительно болела поясница, но я думала, что это из-за длительного лежания в постели. Мне снова перестали давать соль, и пришлось довольствоваться совершенно безвкусной пищей. Мне прикрепили мешочек для сбора мочи, что было очень больно. Теперь я каждый день должна была записывать, сколько выпиваю жидкости и сколько ее выходит. Как же это было досадно – только я набралась сил и начала ходить, как снова оказалась прикована к постели! По крайней мере, Напираи была со мной. Если бы не она, меня бы уже давно покинуло желание жить. Должно быть, она чувствовала, что мне плохо: с тех пор как ее принесли, она больше не плакала.

На третий день моего пребывания в больнице Лкетинга приходил на обследование. Он оказался здоров и последние десять дней в больнице не появлялся. В тот день я выглядела не лучшим образом, и поговорить у нас не было возможности. Он печально постоял у окна и через полчаса ушел. Время от времени мне передавали от него привет. Он сообщал, что очень по нам скучает и, чтобы убить время и отвлечься, каждый день пасет наше стадо. Тем временем в госпитале прошел слух, что в одной из палат лежит мзунгу. За моим стеклом постоянно скапливались чужие посетители и, вытаращив глаза, смотрели на меня и моего ребенка. Не в силах это выносить, я с головой пряталась под простыней.

Время тянулось невероятно медленно. Я или играла с Напираи, или читала газеты. Я провела в больнице уже две с половиной недели и страшно соскучилась по солнечному свету и свежему воздуху. Я впала в депрессию. Я много думала о своей жизни и отчетливо ощущала, что тоскую по Барсалою и его обитателям.