Мужчина, который в жаркий полдень поливал розы в саду при отеле «Гранд», по мнению Убожки, – «осел в лакированных ботинках, который только растения губит!», оказался одним из работников очень высокого ранга корпорации «Софитель». По происхождению – француз с польскими корнями. Очередной садовник в тот день уволился, и лояльный и преданный корпорации парижский директор, который как раз находился в отеле, решил собственноручно спасать растения от засухи. Когда в воскресенье утром он проходил мимо номера 223, дверь распахнулась и в ней появился Мариан Штефан Убогий. Он узнал «осла» и тут же накинулся на него с упреками по поводу «чудовищного издевательства над растениями». После короткой и очень эмоциональной беседы Убожка получил предложение заступить на должность «ассистента службы охраны инфраструктуры отеля», или, говоря человеческим языком, садовника. Для начала – временно, с месячным испытательным сроком. Весь этот месяц Убожка практически не вылезал из сада, дневал там и ночевал. Поначалу это никого не удивляло, учитывая его род занятий, даже то, что он проводил там ночи. Когда в конце концов всплыло, что он бездомный, отель – при очень активном содействии парижского директора – нашел ему квартиру в старом доме на окраине города. Очень помог этому тот факт, что у Убожки был договор о работе, и в результате всего этого он совершенно перестал употреблять алкоголь. То, чего не добились в специальной наркологической клинике, произошло само собой, когда Мариан Стефан Убогий стал «заботиться о своем саде». Больше того, он начал экспериментировать с новыми сортами роз. И весной ему удалось вывести новый бело-кремовый сорт, который он назвал именем своей покойной дочери.

Когда слух о том, что Убожка «остепенился», перестал пить и стал «в “Гранде” знаменитым садовником», разнесся по Сопоту, могильщик с кладбища, на котором находилась могила его дочери, предложил ему полставки должности «помощника по уходу за могилами». И Убожка теперь делит свое время между садом перед «Грандом» и кладбищем, на которое столько лет ходил каждый день…

Максимилиан фон Древнитц, немецкий евангелистский пастор, дед которого во время войны отвечал за доставку газа «Циклон Б» в концлагерь Штутгоф, влюбился в польскую журналистку, случайно встреченную в коридоре отеля. Не оставляя своего прихода в Лейпциге, он регулярно приезжал и прилетал в Варшаву, чтобы быть как можно ближе к Юстине. Через несколько месяцев такой жизни на две страны его польский друг, краковский иезуит Яцек, познакомил его с епископом Евангелистской Церкви в Польше. После встречи с Максимилианом епископ подписал приказ о выделении ему финансовых средств на курсы польского языка в языковой школе для иностранцев в Лидском университете. Ему также назначили стипендию. И вот уже полгода фон Древнитц живет в маленькой комнатке студенческого общежития в центре Лодзи. Максимилиан теперь изучает польский язык и дает уроки немецкого в частной языковой школе. Выходные он проводит с Юстиной. Иногда они приезжают в Сопот. Останавливаются они всегда в «Гранде». Очень вероятно, что их ребенок был зачат именно там. Они уже знают, что это будет девочка…

Любовь Александровна Янкелевич, русская горничная, осенью, после окончания сезона, взяла положенный ей отпуск и уехала в родной Новосибирск. С собой она увезла все книги Бродского и Ахматовой. Она сменила номер телефона и цвет волос. Очень похудела. Все дни отпуска проводила в Академгородке с Никитой, который успел за это время жениться. А вечера – с матерью. Два раза она летала в Санкт-Петербург. В Эрмитаже провела два полных дня. Все это время она тосковала по итальянцу, но всегда находила что-то, что ее увлекало и позволяло избавиться от мыслей.

До осени она держалась благодаря Патрику. При нем плакать было нельзя. Как только она начинала – он тут же оставлял ее одну. И тогда она плакала еще сильнее. Он почти всегда сразу возвращался и крепко ее обнимал. Иногда плакал вместе с ней. Потом она плакала уже только тогда, когда была совсем одна.

В конце осени она вернулась в Сопот. Как-то раз она встретила в коридоре отеля того кадровика, который нанимал ее на работу. Он ее с трудом узнал. Она объяснила, что «похудела, потому что у нее нет аппетита и личные проблемы». Он спросил, как зовут ее «личную проблему», и она расплакалась. Через неделю он вызвал ее в свой кабинет. Сообщил, что «Софитель» открывает «новый, очень престижный объект» в Лондоне и там как раз требуется человек с «вашим образованием, вашим опытом и вашим знанием восточного менталитета». В ноябре она поселилась в комнате для персонала в Лондоне. Больше половины этого самого персонала составляли молодые эмигранты из Польши, России и Украины. Она поняла, что сопотский кадровик имел в виду, говоря «восточный менталитет». Убираться ей уже было не надо. От нее требовалось организовывать уборщиц и контролировать их. У нее даже был теперь официальный титул, выгравированный на позолоченной табличке, пришпиленной к кармашку коричневого форменного пиджака. Но когда кто-нибудь из девушек заболевал и не мог работать – она никогда не отказывалась ее заменить. Переодевалась в униформу горничной и сама толкала по коридорам отеля тележку, втаскивала в комнаты пылесос, мыла ванны и умывальники, меняла постельное белье, заглядывала в мусорные корзины и под кровати. Она знала секреты, которые может знать только горничная в отеле. Вскоре она поняла, что лондонские секреты подобного рода ничем не отличаются от сопотских секретов. Разве что чуть чаще она находила в мусорных корзинах маленькие пластиковые коробочки с остатками белого порошка. Дирекция считала ее «очень ценным для отеля приобретением» и постоянно награждала премиями, подчиненные ее уважали и считали «своей», а она делала это все исключительно для себя. Из чистого любопытства.

Однажды на станции в Сохо к ней подошел пожилой мужчина с фотоаппаратом. Кроме фотографии, он занимался поиском привлекательных хостесс. Некий российский олигарх, говорят, хозяин английского футбольного клуба, организовывал важный прием на своей яхте, пришвартованной в Брайтоне. «У вас настоящая славянская красота, я думаю, что вы бы там отлично смотрелись», – заявил уверенно мужчина с фотоаппаратом, вручая ей визитку. Гонорар за два дня, в которые она должна была только улыбаться и носить подносы с напитками, обещали просто ошеломительный. Она согласилась. В Брайтон приехала в пятницу вечером. Ночевала в каюте на яхте, которая оказалась – по крайней мере по ее ощущениям – огромным кораблем, какие она видела в одесском порту, когда была там на каникулах с матерью. На следующий день она остановилась с подносом, полным бокалов, перед стоящим в стороне от всех пожилым мужчиной с длинными, с сединой волосами. Он взял бокал, улыбнулся и поблагодарил ее по-польски. Она ответила ему также по-польски. Вечером он подсел к ней на лавочку около спасательных шлюпок. Они начали разговаривать. Он владел галереей, покупал и продавал картины. А еще он был известным экспертом по подлинности произведений искусства. Иногда читал лекции в польских, немецких и английских университетах. Российский олигарх всегда на протяжении уже многих лет приглашал его при покупке какого-нибудь произведения искусства. Доверял ему полностью.

Они говорили о картинах, литературе и о России, в которой он часто бывал и которую считал совершенно сказочной.