Кавказская война, длившаяся уже четыре десятилетия, стоила дорого. Финансы империи были давно расстроены, и у императора Николая возникало постоянное искушение закончить войну одним стремительным ударом в сердце противника. Из Петербурга это казалось вполне возможным.

Командующие Кавказским корпусом, которые после отставки Ермолова и недолгого наместничества графа Паскевича сменялись каждые несколько лет, понимали военную целесообразность стратегии, разработанной при Ермолове его ближайшим помощником генералом Вельяминовым. Она предусматривала медленное планомерное продвижение, вырубку в горных лесах широких просек, открывающих войскам доступ к аулам, вытеснение непокорных — особенно чеченцев — с тех земель, которые могли их кормить, угон скота, разрушение в случае сопротивления аулов и уничтожение населения без разбора пола и возраста. Одновременно возводилась на отбитых пространствах система крепостей, прикрывающих эти пространства от контрнаступления.

Но нетерпеливый Петербург настойчиво побуждал кавказский генералитет к кинжальным ударам — экспедициям в глубь страны для захвата главных опорных пунктов противника, пленения вождей, подавления воли горцев к сопротивлению.

Другие стратегические программы вообще не рассматривались. Это придет позднее.

В начале сороковых годов, после великого мятежа, охватившего всю Чечню, в войне, до того времени сравнительно удачной для русских войск, наступил перелом. Экспедиции одна за другой кончались провалами. Чтобы исправить положение, опытнейший генерал Граббе летом 1842 года попытался осуществить мощный бросок на резиденцию Шамиля — аул Дарго. Но уже на четвертый день похода отряд завяз в чеченских лесах и вынужден был повернуть обратно.

Отступление русских экспедиционных отрядов на Кавказе всегда было самой тяжкой частью операций и сопровождалось огромными потерями. Даже не приблизившись к цели, Граббе потерял 60 офицеров и около 1700 нижних чинов… Случилось так, что в момент возвращения разгромленного отряда инспекционную поездку по Кавказу совершал военный министр Чернышев. То, что он увидел, потрясло его и убедило в обреченности стратегии карательных экспедиций. После его доклада Николай приказал прекратить наступательные действия и ограничиться на неопределенное время удержанием завоеванного. Это, конечно, свидетельствовало о растерянности Петербурга. И следующий 1843 год имперское правительство попыталось сделать «экспериментальным годом» — годом-паузой, неким вариантом системы «ни мира ни войны», чтобы за это время найти выход из тупика.

Этот особый год, этот промежуток между масштабными, военными действиями дает возможность рассмотреть психологическое состояние воюющих сторон, увидеть процесс обыденной военной жизни — вне чрезвычайных ситуаций — и понять ужас и безнадежность этого процесса…

В фондах военного министерства за начало 1843 года сохранилась «Записка из дела по рапорту командира Отдельного Кавказского корпуса об отправлении от войск, расположенных на правом фланге Кавказской линии, экспедиции в землю башильбаевцев»[94]. С этой «Записки» и начинается сюжет, развивавшийся с января по август и закончившийся трагедией, похоронившей надежды Петербурга на передышку и возможность менее обременительного и более эффективного варианта завоевательной стратегии.

«Записка» гласила:

Этот чисто служебный, на первый взгляд, текст на самом деле полон скрытого смысла.

Во-первых, он показывает невозможность для кавказского генералитета отказаться от практики карательных, хотя бы частных, имеющих лишь тактический смысл, экспедиций, которые они аккуратно называют «поисками».

Во-вторых, демонстрирует мелочную зависимость от Петербурга: для того чтобы провести полицейскую, собственно, операцию против грабящих транспорты абреков, нужно согласовывать ее со столицей, находящейся в тысячах верст.

В-третьих, за бесстрастным служебным текстом просматриваются сложные и нервные человеческие отношения.

Хотя Головин при увольнении от командования Кавказским корпусом получил золотую шпагу с алмазами «за храбрость» и Высочайший рескрипт, превозносивший его заслуги в деле «прочного утверждения спокойствия и порядка в тамошнем крае», было очевидно, что он не только не справился со своей задачей, но и крупно наломал дров, пытаясь следовать петербургским указаниям. Непомерно велики были потери — только на левом фланге Кавказской линии за четыре года потеряно было 3 генерала, 40 штаб-офицеров, 393 обер-офицера и 7 960 нижних чинов. Сократились территории, контролируемые русскими войсками. Ни о каком порядке и спокойствии речи быть не могло. И хотя в специальной обширной записке о годах своей кавказской службы, изданной в Риге без дозволения цензуры (!) в 1847 году, в бытность Головина Рижским, Эстляндским, Курляндским и Лифляндским генерал-губернатором, он пытается переложить вину на других, в частности на Граббе, но и сам он, и все вокруг понимали — к чему пришла Россия на Кавказе к 1843 году с его, Головина, помощью.