Пьеретта нарядилась в чудный пеньюар и надела массу бриллиантов. Она хотела выставить напоказ щедрость принца Супрамати и вызвать в Меркандье чувство соревнования.

Банкир приехал весь сияя, а любезный прием Пьеретты окончательно привел его в восхищение. Они приятно провели вечер и весело поужинали. Когда Меркандье выпил еще стаканчик ликера, которым Пьеретта обыкновенно угощала своих интимных друзей, он почувствовал себя вдвойне опьяненным. Обняв за талию красивую актрису, он нежно спросил:

– Если ты имеешь, малютка, какое-нибудь желание, то доверь его мне – и… оно будет исполнено. Пьеретта дружески похлопала его по щеке.

– Я не торгую собой и не продаю свою любовь. Ты это должен бы знать. Если же ты хочешь предложить мне какую-нибудь безделушку на память об этом счастливом вечере, то купи мне веер слоновой кости, отделанный бирюзой, который я видела на улице Мира. Это я позволяю, чтобы сделать тебе удовольствие. Если же ты хочешь доставить мне большое удовольствие, то отсрочь уплату по векселю бедному виконту Лормейлю, который находится в очень стесненном положении. Принц Супрамати, видишь ли, уехал раньше, чем виконт мог попросить у него сумму, необходимую для уплаты тебе по векселю, и принц не отказал бы ему ввиду громадных услуг, оказанных ему виконтом, и связывающей их дружбы. Без сомнения, Лормейль – негодяй, но он очень услужлив и обязателен. Не следует душить его из-за суммы, которая для такого богача, как ты, составляет сущие пустяки. Ну, что же? Будешь ты добр? Дашь ты ему отсрочку до возвращения принца?

– Я сделаю все, что ты желаешь, моя царица, и отсрочу уплату виконту на такой срок, какой ты сама назначишь,- любезно ответил Меркандье.

Не теряя времени, Пьеретта принесла бювар и вложила перо в руку барона.

– Твоя царица желает, чтобы ты не откладывал свое великодушное решение, – кокетливо сказала она.

Меркандье послушно написал продиктованную ему любовницей записку следующего содержания:

«Дорогой виконт! Не беспокойтесь о своих векселях. Я понимаю, что иногда бывают затруднительные положения и потому даю вам отсрочку до тех пор, пока вы не будете в состоянии уплатить мне, не стесняя себя».

«Надо как можно скорей отослать виконту эту добрую весть, – подумала Пьеретта. – Несмотря на все, мне будет очень тяжело, если он сделает покушение на свою жизнь».

Как только Меркандье уехал, Пьеретта написала следующую записку:

«Неблагодарный шалун! Вы не заслуживаете моего участия, но я лучше вас и воспользовалась своим влиянием на Меркандье, чтобы добиться для вас отсрочки уплаты до возвращения Супрамати».

Несмотря на поздний час, она тотчас же отослала с горничной записку виконту.

После ухода Пьеретты Лормейль был в каком-то апатичном, полном отчаяния состоянии. Он никуда не выходил и никого не принимал у себя. Виконт не хотел, чтобы видели его исцарапанное лицо и, кроме того, его действительно преследовала мысль о самоубийстве, так как он не находил никакого выхода из своего отчаянного положения.

Поэтому понятно, какое действие произвела на него записка Пьеретты с приложенным к ней письмом Меркандье. В одно мгновение ока к нему вернулись его наглый апломб и вся его пошлая беззаботность.

– Она поняла, негодяйка, какое зло причинила мне, и дрожит, чтобы я не повредил ей у Супрамати. Честное слово, я погубил бы ее, не устрой она мне отсрочки.

Когда на следующее утро радостный и веселый виконт обильно позавтракал, он стал размышлять, что следовало бы ответить Пьеретте, – как бы то ни было, она ему полезна, – и, по меньшей мере, нужно послать ей красивую бонбоньерку в знак благодарности. Но красивые бонбоньерки стоят дорого, а у виконта не было денег.

Вдруг у него появилась блестящая идея. Он вспомнил про великолепный ящик из раковин, отделанный золотом и миниатюрами, писанными одним из современников Буше.

Этот ящик уже служил раз бонбоньеркой. Виконт поднес его своей невесте в день их обручения; но виконтесса, покидая супружеский дом, или забыла, или добровольно оставила бонбоньерку, напоминавшую ей самый роковой день в ее жизни.

Без малейшего угрызения совести, не сознавая даже всего цинизма своего поведения, виконт достал ящик и послал лакея за конфетами, шелковой бумагой и голубыми лентами. Убрав свою посылку, он отослал ее со следующей запиской:

«Ваше поведение по отношению к старому другу и дворянину гнусно. Слово жестоко, но я настаиваю на нем и пусть это будет вашим наказанием. Но истинная дружба все переносит и прощает. Я ценю ваше доброе побуждение и благодарю вас. Пусть прошлое будет забыто!»

– А теперь надо пуститься на поиски за этим негодным хитрецом Супрамати. Чтобы наказать его за неделикатное бегство, я заставлю его заплатить вдвое! – проговорил виконт.

Пока в Париже происходило только что описанное нами, Супрамати приехал в Венецию. У входа во дворец его встретил один только управляющий, который доложил ему, что Нара проводит вечер у знакомых, и провел его в бывшие комнаты Нарайяны.

Узнав еще, что Нара вернется, вероятно, очень поздно, Супрамати решил отложить свидание с ней до завтра и приказал подать себе ужин, а потом ушел в кабинет.

Когда он остался один, воспоминания толпой осадили его. Он вспомнил первую ночь, проведенную им здесь, и то стеснение и нерешительность, с какими он старался играть свою роль. Теперь он привык ко всему этому. Он чувствовал себя принцем и миллионером. Скромное и бедное прошлое побледнело, перестало быть действительностью, а бесконечное будущее, расстилавшееся перед ним, наполняло его душу каким-то странным чувством двойственности: эта долгая жизнь то казалась ему драгоценным даром, то пугала его, как какая-то неизвестная опасность. Его пугало все, что он должен был узнать, изучить и победить, чтобы из ничтожного доктора с узким горизонтом превратиться в колдуна или мага.

Он уже соприкасался с необыкновенными, удивительными тайнами, не считая самой темной, самой ужасной и скрытой от людей – тайны эликсира жизни.

Тайну эту отвергали и осмеивали как нелепый бред, как детскую утопию средневековых алхимиков; а между тем это была действительность. Он убедился в этом на себе лично, на Нарайяне, на Наре, на Эбрамаре, на Тортозе и на многих других.

Воспоминание о Наре дало другое направление его мыслям. Супрамати взял на бюро фотографическую карточку молодой женщины и погрузился в созерцание очаровательного личика и больших глаз, которые смотрели на него как живые.

Его снова охватило то очарование, какое производило на него присутствие Нары, а убеждение, что это странное и чарующее создание принадлежит ему, заставило усиленно биться его сердце. Приключения двух протекших лет, даже все сомнения и страх перед будущим, – все изгладилось в чувстве гордого самодовольства и сознания, что он бессмертен и муж Нары.

Проснулся он довольно рано. Лакей Грациозо доложил ему, что Нара ждет его к первому завтраку.

С того времени, когда он боялся опоздать в клинику, Супрамати ни разу еще не одевался так скоро. Он был готов за одну минуту, и Грациозо повел его в комнаты Нары, которых он еще не знал.