– В таком случае беру свои слова обратно. Это никакое не беспрецедентное явление, а самые заурядные кумовство и протекционизм.

– Разговорчики! – среагировал сержант – Документики!

– Справка об освобождении подойдет?

– Где и за что сидели? Когда освободились? Отметка о регистрации есть?

– Вы меня не так поняли, товарищ сержант. Я имел в виду справку-освобождение от общения с младшим начальствующим составом органов внутренних дел. Порой (верите-нет?) самому так хочется поговорить с простыми милицейскими парнями, с рабочими, так сказать, лошадками, – Эдик выразительно посмотрел на ботинки сержанта, отчего тот немного смутился, – …но нельзя. Санкционировано общение только от лейтенанта и выше.

– Неповиновение представителю власти? – догадался сержант.

– Именно так. Причем злостное.

– Тогда вам придется пройти со мной в опорный пункт.

– Так это у вас находится та самая точка?

– Какая точка?

– С помощью которой можно перевернуть мир.

Из этой фразы сержант понял одно – над ним глумятся.

– Буду вынужден применить…

– Позвольте узнать – применить или сначала все-таки использовать?

Сержант окончательно растерялся, потому что ответа на этот вопрос он не знал, хотя буквально неделю назад сдавал в РУВД зачет по 15-й статье Закона «О милиции».[19]К тому же его табельное оружие хранилось в оружейке за три квартала отсюда, а верная подруга дубинка лежала в ящике стола в опорном пункте. Задерживать же голыми руками в одиночку семерых сержанту Ковалеву, как мы уже говорили, не доводилось. (И слава богу, что не доводилось!)

Сержант мучительно искал выход из сложившейся патовой ситуации и решительно его не находил. В какой-то момент Нестерову его стало искренне жать, поэтому он осторожно взял сержанта за рукав (тот невольно вздрогнул, решив, что вот сейчас-то его и начнут долго и цинично убивать) и отвел в сторонку…

Минут через пятнадцать, когда «грузчики» «семь-три-седьмого» стояли под парами, готовые рвануть в направлении родной Конторы, Эдик на прощание поинтересовался у Нестерова:

– Сергеич, а что ты этому сержанту наплел? Он после беседы с тобой как Будда ушел. Просветленный по самое «не могу».

– Да ничего особенного. Я ему свою подполковничью ксиву засветил и представился инкогнито из Петербурга.

– Небось, еще и с секретным предписанием?

– Во-во, с ним самым. Короче, я признался, что в отличие от большинства гатчинских коллег проверку на «оборотенность» он выдержал достойно, а посему я буду вынужден ходатайствовать о досрочном присвоении очередной «сопли».

– И он что, купился? Ну, полный абзац! У абажура я и моя дура!

– Но одно условие я ему все-таки поставил.

– Это какое?

– Привести форму одежды в соответствии с уставом. Так что сейчас он поскакал к теще занять денег, а оттуда ломанется в обувной магазин.

Нестеров предвкушал, что после этой его фразы Эдик загнется в приступе хохота, однако Каргин остался на удивление серьезным.

Они немного помолчали, а потом бригадир «семь-три-седьмого» экипажа печально изрек:

– Знаешь, Сергеич, мне кажется, что в наши дни крылатые слова таможенника Верещагина требуют небольшой корректировки. За Державу не обидно – за Державу страшно!..

* * *

День тянулся, как заполняемый водой презерватив, и, казалось, будет бесконечен. Мало того, что ночь выдалась нервной и бессонной, мало того, что на пост пришлось пилить ажио в Гатчину, мало того, что на обратном пути на Киевском шоссе «семь-три-пятый» угодил в гигантскую пробку. Мало того…

Так еще и по возвращению в родные Пенаты выяснилось, что руководство приготовило сюрприз в виде совещания старших экипажей у начальника отдела Нечаева. Явка была строго обязательна. По словам дежурного, лично обзвонившего каждого старшего, всех закосивших ожидали в лучшем случае галеры, а в худшем – снижение процентной надбавки к окладу. Короче, намечалось нечто искрометно-крутое и таинственное. Но что именно – никто из бригадиров не знал.

Нестеров чертыхнулся, добрел до курилки и, дождавшись, когда из нее уберется лишний народ, набрал Ирину. Говорить с женой в присутствии посторонних он всегда немного стеснялся. Тем более что в последнее время супружеские разговоры частенько велись на повышенных тонах.

– Привет, как там у вас дела?

– Ты хочешь сказать, что это тебя вдруг заинтересовало?

– Вовсе не вдруг. Меня ЭТО интересует всегда… Что там у Ольки в школе? Оценки есть?

– Нестеров, к твоему сведению, наша дочь сегодня в школу не ходила.

– Почему?

– Потому что отцу иногда следует появляться дома. Или хотя бы периодически звонить.

– Так я и звоню. Хотя не понимаю, какая, собственно, связь?

– А когда дело касается семьи, ты никогда ничего не понимаешь. Кстати, позволь спросить, где ты сегодня шлялся до четырех утра?

– Я не шлялся – я работал. Так получилось.

– Замечательная, можно сказать, универсальная отговорка. Одна на все времена.

– Это не отговорка. Это правда.

– Нестеров, вот только не надо мне врать. Я звонила в эту вашу чертову дежурку, и мне сказали, что ты закончил смену в десять. А в час ночи муж Люси видел тебя около нашего ларька сосущим твое чертово пиво. Кстати, накануне, если помнишь, ты клялся, что получка у вас будет через три дня, а сейчас у тебя нет денег даже на сигареты!

– Я действительно почти добрался до дома, но мне пришлось срочно вернуться. Исключительно по работе.

– Ладно, проехали, на самом деле мне уже абсолютно наплевать, где и с кем ты проводишь время.

– Может, ты еще упрекнешь меня в том, что я от тебя в свободное время по бабам бегаю?

– Ну нет, такое мне бы и в голову не пришло. Насколько я понимаю, алкоголь атрофировал тебе не только мозги, но и кое-что еще.

– Думай, что говоришь! – взорвался Нестеров.

– А я всегда думаю, что говорю. В отличие от тебя.

– Короче, что с Ольгой?

– Утром она проснулась с температурой. Я вызывала врача. Подозрение на ангину. Нужно пойти в аптеку, а я не могу оставить ее одну. Пришлось вызвать маму. Или ты хочешь сказать, что готов совершить подвиг и купить для дочери лекарства? Ты ведь сегодня, кажется, в утро работал?

– Ну да, вот только… У нас в половине седьмого совещание. Я сам не знал, честное слово. Обещаю, как только закончится, сразу побегу в аптеку…