ногайцы волокут на арканах! Пропала Молдова, братцы! Все прахом пошло! Берите и вы, чего добру пропадать!

Брали драбанты и вещи воеводы и господарыни Екатерины и, напяливая на себя дорогие кунтуши и ангорские шали, непристойно кривлялись и насмехались. По дороге в селах к ним выходили встревоженные люди и спрашивали, далеко ли татары?

— Глядите и сюда нагрянут, — кричали драбанты, нагоняя страх на бедных крестьян. И хотя драбанты думали, что настал конец всему и содеянное окажется безнаказанным, через месяц им все же пришлось предстать перед воеводой и сполна ответить за разбой.

Воевода же, узнавши про грабительство, ничего не сказал. Куда ни глянь — села сожжены, города разрушены, скот побит, земли опустошены. Он понимал, что нелегко будет стране выбираться из нищеты и запустения. Лупу срочно отправил гонца в Стамбул с посланием, в котором описывал гибельное татарское нашествие. Он требовал, чтоб возвратили то множество людей, что угнаны были в рабство, дабы они подняли страну из руин и пепла. Но ответ от визиря не пришел. И как было на это рассчитывать, ежели все происходило с согласия султанши. Теперь же вся надежда была на тот угнетенный народ, что спасся от татарского аркана в лесах и пойменных зарослях. Вернувшись к своим сожженным лачугам, люди вырыли себе землянки и стали жить в них, словно лесные звери в норах, страдая от голода и холода, но храня до весны мешочки с семенами. Они свято верили в то, что не допустит мать-земля, чтобы дети ее померли с голоду. И земля будто услыхала их стенания и по-царски одарила от щедрот своих. И все бы наладилось, хватило бы хлеба до следующего урожая, коль по осени не заявились сборщики налогов отобрать все, вымести сусеки и пустить их по миру. И снова наполнились леса беглецами. Жаловались торговые люди и сельские бояре — грабит их чернь. Воевода сидел печальный и слушал отчет ворника Верхней Земли.

— В Тигечских и Капотештских лесах появился разбойник по кличке Черный атаман. Много порчи наносит боярским дворам и купцам.

Воевода вздрогнул. Опять Пэтракий появился. Что привело его обратно в Молдавию?

— Откуда явился сей разбойник? — спросил он.

— Говорят, из Валахии пришел вместе со своей шайкой.

— Послать оружных людей, всех схватить и привести к нам. Смерти того атамана не предавать без нашего суда!

После совещания в диване бояре поклонились и вышли. Остался лишь великий спафарий, жупын Костаке Чоголя.

— Твоя милость, — заговорил он печальным голосом, — ты знаешь, какой урон нанесла мне татарская орда, но еще более исстрадался я из-за утраты свояченицы и дочурки моей боярышни Рэлуки. Дай мне, государь, пятьдесят кошельков, дабы выкупить их у татар.

Воевода мгновение подумал и сказал:

— Я б дал их тебе, спафарий, но верь моему слову, не могу, и у меня велики потери. Драбанты ограбили меня, и от этих псов мне урон причинен. Весь двор сожжен и что только не сгинуло в пламени...

Спафарий понял, что ничего он не получит; пожелай воевода — сразу же нашлось бы пятьдесят кошельков, потому как все его достояние осталось нетронутым в Нямецкой крепости. Поклонился Чоголя и раздосадованный вышел. Справил воевода удовольствие с дочкой его, а в час испытаний покинул ее на бесчестие. Во дворе встретил Чоголя нового великого логофета, избранного вместо жупына Тодорашку, который помер в Капотештских лесах от желтухи.

— Не в духе ты, спафарий, как погляжу? — спросил его Штефан Чаурул.

Едва сдерживая гнев, спафарий все ему рассказал.

— Полно, братец, горевать, кошельки я сам тебе одолжу. Приходи к концу дня.

Вечером пришли оба брата Чоголи и за стаканом вина раскрыли то, что тяжелым грузом лежало у них на сердце.

— Служим мы господарю верой и правдой, — жаловался жупын Костаке Чоголя, — а как пришла беда, так он нас и знать не желает. Нашлись же деньги, чтоб вызволить Потоцкого от татар, а для боярина, что жизнью и мечом за него стоит, — шиш!

— Очень уж меня все это удивляет, спафарий, потому как воеводе из-под земли достать кошельки надобно было, чтоб вызволить твою боярышню у татар, — сказал логофет, подкручивая кончик желтого, как солома, уса.

Спафарий опустил голову на грудь. Слова логофета больно его ранили.

— Ежели твоя честь считает, что воевода должен был дать мне денег, чтоб покрыть бесчестье дочери моей, то должен он немало и этому дому. Иль полагаешь, на имени, что ты носишь, нет господарского пятна?

Логофет застыл со стаканом в руке.

— Не кажется тебе, что воевода слишком часто посылает тебя со всякими посольствами в соседние страны? Не спрашивал себя, чего это он тебя гонит из дому — то к Ракоци, то к Матею, то в Царьград?

— Ежели хочешь что-то сказать, спафарий, то говори уж прямо! — недобро глянул на него логофет.

— Можно и прямо! Всякий раз, как только коляска твоей чести выезжает со двора, тут же приезжает рыдван воеводы! Вот так-то оно, логофет!

— Клевета! Грязная ложь! — вскочил Чаурул с налившимся кровью лицом. — Ежели слушать всю лживую болтовню, то во всем городе не найти боярыни, которая бы свою честь соблюдала.

— Так оно и есть! Нет в городе такой боярыни или боярышни, которая убереглась бы от воеводской похоти. А ежели он положит на кого глаз, так не отступится, пока своего не добьется. Будто сам не знаешь!

— Моя хозяйка, да будет вам известно, не станет путаться даже с самим господарем!

— Не говори! У женщин волос долог, а ум короток.

Великий спафарий на второй же день забыл, о чем говорил за кувшином вина в доме логофета, однако тот принял его слова близко к сердцу. В ту же ночь он поднял жену с постели и поволок к образам.

— Немедля поклянись на святых иконах, что не было промеж тобой и Лупу любви!

— Что это с тобой, муженек? — удивленно посмотрела на него Сафта. — Влетаешь, как татарин, и творишь издевку! Ну и что, ежели бывает воевода у нас в твоем отсутствии? Посаженый отец он нам и заботу родительскую кажет.

— Клянись, ежели говорю! — заорал логофет.