Эта генетическая комбинация говорит о прекрасных взаимоотношениях, а также о несомненном физическом влечении. Партнеры находят друг друга в высшей степени привлекательными. Это важно, поскольку отсюда следует, что гармония в интимных отношениях сохранится надолго. Но помните, пожалуйста: для этого важна не только биологическая, но и социальная совместимость.

— Здесь все отлично. Вы ему действительно нравитесь?

Я промычала в ответ что-то невразумительное. Ведь идея состояла в другом — родить ребенка и вместе заботиться о нем.

— О, это будет прекрасный ребенок! Я хотела сказать — вероятнее всего, беременность у вас пройдет благополучно.

* * *

— Что там с нашими тестами? — спросил меня Джей по телефону из Копенгагена.

Он сидит сейчас в кафе с «хорошенькой девушкой», сообщил Джей мне, но по-прежнему весь в заботах о продолжении рода.

Пришлось сказать, что, похоже, я самый подходящий для него партнер.

— Я так и знал!

Чуть позже я получила от него послание с совершенно новым аргументом в пользу нашего немедленного слияния в экстазе:

Только подумай, что может значить этот ребенок для

твоей книги. Мы могли бы внести неоценимый вклад

в мировую культуру.

Дети. Потомство. Продолжение рода. Все разговоры о генетической информации так или иначе подводят нас к этой теме — продолжению нас самих в новом варианте. Нельзя говорить о генетике, обходя стороной детей. Или рассуждать о революции в биотехнологии, не касаясь того, как это скажется на потомстве. А значит, и на будущем всего человечества.

Сидя в одиночестве в номере отеля в центре Цюриха, я решила прогуляться по киберпространству и наткнулась на заметку, которая могла бы послужить хорошим завершением трудового дня. Рэндал Паркер, ведущий блога FuturePundit, писал: «Оглядываясь назад, я предвижу появление онлайновых служб знакомств, основанных на выявлении нежелательных для совместной жизни признаков. И тысячи молодых людей будут создавать семьи и рожать детей, следуя советам специалистам по подбору правильных пар»[110].

И это вполне вероятно.

Я вспомнила о беседе, которая состоялась у меня много лет назад с одним генетиком, ставшим впоследствии моим хорошим другом. Арман Леруа занимается экспериментами на мышах в лондонском Имерском колледже, но всегда готов поговорить о генетике человека. В своей книге «Мутанты: о генетической изменчивости и человеческом теле» (Mutants: On Genetic Variety and the Human Body) он размышляет о странных вещах, которые происходят, когда наши гены «плохо себя ведут». В последнюю нашу встречу мы говорили об оценке генетического качества человека.

Беседовали мы в очень модном и очень шумном ресторане в фешенебельном районе Лондона Найтсбридже. Сидя за блюдом с кровавым стейком, Леруа развивал идею количественной оценки генетического «здоровья» каждого человека — что-то аналогичное показателю интеллекта.

«Интересно, как далеко он зашел в своих инсинуациях», — подумала я и набрала его домашний номер. Леруа оказался на месте. Он только что вернулся из поездки к Красному морю, где занимался дайвингом. Мы разговаривали по скайпу, и я с удовольствием отметила, что мой знакомый почти не изменился. Подтянутый, загорелый и лишь слегка полысевший. Его кабинет свидетельствовал о притязательности вкусов хозяина. Иранский или афганский ковер на полу, там и сям — экзотические деревянные скульптуры.

— Генетическое качество? Как же, как же, — воскликнул Леруа, явно пытаясь собраться с мыслями. — Я действительно занимался этим проектом.

Все началось с телесериала о таинственных мутантах — людях, сплошь покрытых волосами, или с крошечными головами, или передвигающихся на четвереньках, рассказал он мне.

— Сами эти мутации встречаются редко, но я подумал, что если люди помнят об этом, то, скорее всего, в их роду таких мутантов не менее одного. И в сумме их оказывается гораздо больше, чем можно было бы подумать. Такое тяжкое бремя для общества!

Он уткнулся носом в огромную чашку кофе и напечатал левой рукой: «Вы читали мою статью за 2006 год?»

Я призналась, что она не попала в поле моего зрения, — и тут же получила копию. Заголовок меня немало удивил: «Будущее неоевгеники»[111], и Леруа это заметил.

— Давайте называть вещи своими именами, — сказал мой приятель невозмутимо. — Евгенические подходы уже давно практикуются в современном обществе, и, поверьте мне, будут практиковаться еще шире.

Под этими подходами он подразумевает — и вполне корректно — то, что в обыденной жизни мы называем «аборт по медицинским показаниям», прерывание беременности, если у плода по результатам УЗИ или генетического тестирования обнаружены серьезные дефекты. В 2002 году в странах Большой восьмерки аборт был сделан пятой части женщин с аномалиями, что в пересчете дает 40 тысяч абортов ежегодно. В результате суммарное число наследственных заболеваний среди населения существенно снизилось, а некоторые, связанные с мутациями в единичном гене, практически исчезли[112].

— Евгеника уже давно внесла положительный вклад в здоровье человеческой популяции, и с этим не поспоришь. Меня же сейчас волнует вот что: когда начнется масштабное тестирование еще не родившихся детей на наличие всех известных мутаций?

Насколько это актуально, показывают простые расчеты. Основываясь на данных о частоте тысяч мутаций, связь которых с различными заболеваниями установлена, и зная число появившихся на свет младенцев в 2006 году, Леруа оценил риск моногенного заболевания для случайно взятого плода в 0,4 % — один на каждых 256.

— Мне кажется, достаточно большая величина, чтобы подумать о массовом скрининге. И она будет расти по мере обнаружения новых мутаций. Примерно таков риск развития рака шейки матки и рака груди, а это стимулировало в свое время массовое регулярное обследование женщин.

Против скрининга только один довод — цена, но, как сказал сам Леруа, «она очень быстро падает».

Я позволила себе заметить, что помимо этого необходимо учитывать сопряженные с тестированием риски. Чтобы эту процедуру пройти, нужно взять околоплодную жидкость, а это чревато выкидышем. Но у Леруа более амбициозные планы: он полагает, что тестированию будет подвергаться не эмбрион, а оплодотворенные яйцеклетки. Речь идет о предимплантационной диагностике — изъятии из каждой из них одной клетки и секвенировании всего генома.