Трашер покачал головой.

— Ты не можешь уйти, пока не получишь приказ. Так что придется остаться.

То, что он сказал, было совершенно очевидным.

Уэлгрин осушил кружку и снова наполнил ее из кувшина. Он не думал всерьез связывать свою судьбу с пасынками, тем более когда теперь они покинули город. Годика так через три Уэлгрин собирался обменять свой офицерский патент на порядочный мешок золота и изрядный кусок земли и обзавестись семейством с кучей ребятишек. Всю свою жизнь он планировал именно в надежде на такое завершение. Но поскольку он остался в Санктуарии, нет никаких гарантий, что Факельщик или тот же принц примут в расчет его доблестную многолетнюю службу на благо империи…

— Черт тебя побери, это же моя законная кормушка! — Уэлгрин брякнул кружкой по столу, но малость перестарался, и пиво пролилось на столешницу. Все, кто был в зале, притихли и насторожились. Трашер откинулся на спинку стула и стал внимательно наблюдать за своим командиром, время от времени делая глоток пива.

Вне всякого сомнения, за последние несколько лет Уэлгрин сильно сдал. Но, боги, эти последние годы состарили всех, кого не убили. С возрастом лицо Уэлгрина немного округлилось, во взгляде прибавилось мудрости без ущерба для мужественности и силы. И он стал гораздо спокойнее, чем тогда, когда пять лет назад шел во главе своих воинов в город, где родился, неся с собой секрет стали из Энлибара.

Трашер прикинул, что если Уэлгрин снова станет таким же дерганым, если снова станет себя проклинать — стоит подумать о том, чтобы рвануть на север, в столицу… Но тут Уэлгрин взял да и вывалил на друга кучу своих неприятностей.

— Женщина, а?! Ты только подумай — женщина на пристани!

Уэлгрин хмыкнул и повертел кружку между пальцами. Он редко говорил о женщинах. Его отец погиб из-за женщины — его убили и жестоко прокляли. Уэлгрин не был уверен насчет того, не перешло ли это проклятие по наследству. Его сводная сестра, Иллира, уверяла, что нет. Но даже С'данзо не могла сказать наверняка, где заканчивается простое невезение и начинается проклятие.

Для Уэлгрина тонкая грань между проклятием и просто невезением проходила точно через Ченаю Вигельс. Ченая была из тех женщин, о которых бедный мужчина может только мечтать: прекрасная и даже более чем прекрасная; чувственная и даже более чем чувственная; страстная и даже более чем страстная. Когда Молин Факельщик сказал во дворце, что ему требуются глаза и уши, чтобы приглядывать за быстро разраставшимся влиянием Вигельса, Уэлгрин вызвался добровольцем. Уже тогда у Ченаи была такая репутация, что более разумный мужчина трижды подумал бы, прежде чем решиться на такое. Вот вам и вопрос: что пробудило отцовское проклятие — просто глупость или невезение?

Ченая сделала его своим любовником. Выбрала за экстерьер, как фермер выбирает на породу подходящего быка или жеребца.

Она завлекла его в свою спальню и ублажала так искусно, как его никогда не обслуживали даже лучшие умелицы с Улицы Красных Фонарей. Неделю или даже две, но никак не дольше месяца Уэлгрин чувствовал себя на седьмом небе. А потом Ченае каким-то образом удалось вызнать, на кого работает ее любовник. Нелюбовь Молина Факельщика к своей племяннице — всего лишь жалкая, бледная тень той жгучей ненависти, которую она питала к своему дядюшке. Другая женщина, более мелочная, чем Ченая, просто прирезала бы Уэлгрина, пока тот валялся, голый и беспомощный, в ее постели. Но только не Ченая.

Линия боевых действий переместилась, и Уэлгрин со всем гарнизоном отправился на войну. А когда Ченае пришлось покинуть город — и вовсе не по милости Факельщика, — Уэлгрину стало отвратительно женское общество. Когда закончится срок службы, ему, конечно, придется жениться. Но жена вовсе не обязательно должна означать в жизни человека то же, что и женщина.

Она вернулась.

Он узнал об этом месяц назад, когда расследовал злодейское полуночное убийство бывшей жены Факельщика и отца Ченаи.

«Будь моими ушами, моими глазами — снова!»

На этот раз Уэлгрину пришлось рискнуть с таким трудом заработанной благосклонностью самого могущественного администратора Санктуария. Он отказался под предлогом того, что Ченая просто убьет его — это было недалеко от истины, но не было главной причиной, из-за которой Уэлгрин избегал показываться в «Крае Земли». Он знал, что сам умрет со стыда, если Ченая встретит его на ступенях отцовского дома. Факельщик не стал настаивать, и Ченая еще не перешла дороги Уэлгрину, но начальник стражи теперь не мог разговаривать с женщинами, не вспоминая при этом всякий раз о Ченае. Он стал нервным и дерганым, как рыба на сковородке.

Трашер знал о Ченае. Что ж, в Санктуарии не было мужчины, который хоть краем уха не слышал бы о легендарной гладиаторше.

Трашер знал даже об отношениях между Уэлгрином и Ченаей.

Сначала даже он интересовался подробностями, а потом, получив красочное описание наслаждений, которые ему самому никогда не суждено было познать, утратил к этой теме всякий интерес.

Он не знал, насколько крепко засела Ченая в мыслях его друга, и не мог даже представить, что Уэлгрин сравнивает Ченаю с робкой костлявой ткачихой.

Они прикончили кувшин пива и вернулись на дежурство.

Дружеские разговоры были на время забыты. Весь день они нарезали круги вокруг пристани и всяких складов и сараев. Большой черный корабль поднял все паруса, кроме одного Торговцы-бейсибцы отправились во дворец на прием, эти рыбоглазые предпочитали общество друг друга. Межрасовые контакты были явлением чрезвычайно редким — скорее исключением, чем правилом.

Большой черный корабль мог простоять в гавани хоть целую неделю или даже больше, но после первого дня на него уже мало кто обращал внимание. И Уэлгрин вернулся в свой кабинет, к обязанностям командира гарнизона. Раз в день он должен был наведываться к городским воротам, чтобы просмотреть, кого успели завербовать дежурные офицеры. Уэлгрин обращал внимание новобранцев на то, что стражник получает такую же плату, как солдат ранканской армии, — пять монет в месяц, при гораздо меньших накладных расходах. Но он никогда не говорил новобранцам, что они вступают в ранканскую армию. Дела шли не блестяще, но мало-помалу гарнизон пополнялся. Третий отряд стражи, изначально сформированный в основном из полубандитов Зипа, был набран практически заново. Два остальных получили пополнение. Трашер начал учить новобранцев уму-разуму, а сам Уэлгрин занялся инструктажем вновь назначенного лейтенанта по имени Ведемир.

Ведемир был невысокого роста, темноволосый, вроде Трашера, а на его круглом высоколобом лице словно написано было, что он — проныра, каких поискать. Парень сказал, что ему двадцать два года. Уэлгрин и сам получил офицерский чин в двадцать два.

Вот только на вид парню было меньше двадцати двух Ведемир едва сумел сдержаться, когда капитан многозначительно процедил сквозь зубы «два-а-дцать.., два?». Никаких записей, порочащих новоиспеченного лейтенанта Ведемира, не было. В годы разгула анархии он сражался на баррикадах и видел такое, о чем наверняка не будет рассказывать в тихом семейном кругу.