в легком ночном сумраке белели их простые ситцевые платья. Тусклая луна опускалась в воду, и в саду среди берез печально крикнула ночная птица.

Светлоглазая девочка вышла на улицу и снова сидела у калитки и баюкала тряпичную куклу. Я видел ее из окна. К ней подошел вихрастый милиционер и сунул ей в руку сверток с сахаром и баранки.

– Давай отнеси дедушке, – сказал он и густо покраснел. – Скажи, гостинец. Мне самому некогда, надо на пост становиться.

Он быстро ушел. Девочка принесла сверток с колотым сахаром и баранки. Старик засмеялся.

– Жил бы я, – сказал он, вытирая слезящиеся глаза, – еще долгое время. Жалко помирать, уходить от ласковости людской, и-и-и как жалко! Как гляну на леса, на светлую воду, на ребят да на травы – прямо силы нет помирать.

– А ты живи, желанный, – сказала старуха. – У тебя легкая жизнь, простая, таким только и жить.

Днем я уехал из Вознесенья в Вытегру. Маленький пароход «Свирь» шел по каналу, задевая бортами за плакун-траву, разросшуюся по берегам.

Городок уходил в солнечный тусклый туман, в тишину и даль летнего дня, и низкорослые леса уже охватывали нас темным кругом. Северное лето стояло вокруг – неяркое, застенчивое, как светлоглазые здешние дети.

1937

Ленька с Малого озера

Мы шли по карте, составленной в семидесятых годах прошлого века. В углу карты была сделана приписка о том, что карта составлена «на основании расспросов местных жителей». Надпись эта, несмотря на ее откровенность, не радовала нас. Мы тоже занимались расспросами местных жителей, но их ответы почти всегда были неточны.

«Местные жители» долго и горячо кричали, переругивались и упоминали много примет. Их объяснения выглядели примерно так: «Как дойдете до канавы, берите круто вкось к лесу, а там идите и идите на край дороги по горелым опушкам к самой барсучьей яме, за ямой надо бы вам угодить прямо на холмище, его оттуда чуть-чуть видать, а за холмищем дорога, можно сказать, совсем простая – по кочкам до самого озера. Так и дойдете».

Мы точно следовали этим приметам, но никогда не доходили.

Сейчас мы шли по карте, но все же заблудились в сухих болотах, заросших мелким лесом.

Осенний день шуршал ломкой листвой. Потом начал моросить тончайший дождь, похожий на холодную пыль.

К трем часам дня мы вышли на песчаный бугор среди болот, заросший сухим папоротником. День быстро темнел, сумерки уже зарождались под неприветливым небом, и приближалась ночь – волчья ночь в болотах, полная треска сухих ветвей, шороха капель и невыносимого чувства одиночества.

Мы кричали и прислушивались. Ветер шумел в ответ в мертвых чащах и приносил хриплое карканье вороньих стай.

Потом где-то за краем земли и болот послышался ответный крик, протяжный и слабый.

Голос приближался. Затрещал осинник, голос послышался совсем рядом, из чащи вышел веснушчатый мальчик. Было ему лет двенадцать. Он осторожно шагал по валежнику босыми ногами и нес в руках старые сапоги. Он подошел к нам и застенчиво поздоровался.

– А я слышу, кто-то и кричит и кричит, – сказал он и засмеялся. – Даже испугался: никого в эту пору тут быть не должно. Летом еще бабы ходят за ягодами, а сейчас какие ягоды – все сошло! Заблудились?

– Заблудились, – ответили мы.

– Здесь и пропасть недолго, – сказал мальчик. – Прошлым летом баба одна заблудилась – только весной ее нашли, остались одни косточки.

– А ты как сюда попал?

– Я-то здешний, с Малого озера. Телку ищу.

Мальчик вывел нас на Малое озеро. Только к ночи мы вышли из болот, добрались до твердой земли и пошли по заросшей дороге. Ветер угнал тучи к югу. Звезды пронзительно горели над вершинами сосен, но сквозь путаницу ветвей знакомые созвездия казались чужими – среди них было трудно найти даже Большую Медведицу.

– Про телку это я вам выдумал, – сказал мальчик после долгого молчания. – Я не телку искал.

– А чего же ты искал в болотах?

– Падучую звезду, – ответил мальчик. – Запрошлой ночью звезда здесь упала, за холмищем. Я проснулся – слышу: корова Манька тревожится, ревет, мотает рогами. Должно быть, волк к избе подходил. Я вышел во двор поглядеть. Стою, слушаю – и вдруг что-то как полыхнет через все небо. Гляжу – метеор. Пролетел низко над лесом и упал где-то тут, за холмищем. Гудел сильно, как самолет.

– Зачем тебе метеор?

– В школу я его отнесу, – ответил мальчик. – Исследовать надо. А вы не знаете, из чего сделаны звезды?

Начался ночной разговор о звездах и спектральном анализе.

К полночи мы вышли к берегу черного лесного озера. Осеннее звездное небо пылало в воде. На берегу стояло несколько изб. Только в одном окне горела керосиновая лампа. Мальчик постучал.

– Где тебя носит, черт шалый? – сказал за дверью сердитый женский голос. – Только сапоги даром треплешь.

– А я разумшись, мамка, – ответил мальчик.

Загремел засов, и мы ощупью вошли в сени; в них пахло сеном и парным молоком.

Мы переночевали в избе у мальчика – звали его Ленька Зуев, – выкурили по папиросе с отцом Леньки, пожилым молчаливым человеком в железных очках, и легли на сене, около теплой печки. Кричал сверчок, и в сенцах ворчали сонные куры.

Среди ночи я проснулся. Сильный, полный слёз женский голос пел знакомую арию из «Пиковой дамы»*. Оркестр звенел сотнями туго натянутых струн. Звезды дрожали в запотевших оконцах, и сверчок, услышав пение, перестал кричать.

– Беспокойство вам от этого радио, – сказала с полатей Ленькина мать. – Ленька его сделал, спать оно вам не дает, а как его прекратить – я не ученая! Придется будить малого.

– Не надо. Пусть спит.

– А мы любим, – сказала из темноты женщина, и голос ее стал певучим и тихим, – страсть любим слушать, как поет Москва. Так-то и непонятно, и жалостно, и весело – иной раз до вторых петухов глаз не сомкнешь, хоть за день и намаешься со своим-то хозяйством.

Она помолчала.

– А всё Ленькино дело, – сказала она и, очевидно, улыбнулась в темноте. – Такой беспокойный, такой жадный все знать – надо быть, в отца пошел.

– А что отец? – спросил я женщину.

– Семен-то? – переспросила женщина. – Семен у нас партийный с восемнадцатого года. Всё для людей… Остатнюю корку другим отдаст, сам будет одними книжками сытый.

Наутро мы узнали историю Семена Зуева. Был он в молодости портновским подмастерьем в Рязани. Заведение Лысова, где он служил, считалось лучшим в городе; работало оно