Белая лишь слегка повернула голову. Рыкнула. И обе собаки замерли, упали на брюхо, заскулили испуганно и жутко.

А в голове губернатора путались свои и чужие мысли: «Загонщики выгнали их на егерей. Их расстреляли из итальянских автоматических винтовок. Вся поляна была красной от крови. А трупы потом освежевали, сняли шкуры и унесли. И оставили на красной поляне. А им там холодно, очень холодно без шкур».

А потом:

«Ведь говорили же мне, надо было питбулей завести. И овчарку во дворе не одну, а две. И охранника… Водителя теперь придется уво…».

Больше мыслей не стало. Что-то бросилось ему в лицо, опрокинуло. Странный хруст раздался в горле и шее. Боли губернатор не чувствовал, — только странную отрешенность и пустоту.

Он еще услышал, как стрелял водитель из-за калитки. Стрелял, пока не кончились патроны. И на краю угасающего сознания услышал еще совсем уже странную рифму:

«Семь! Семь!.. Съем, съем!».

Белая подняла окровавленную пасть. Пронзительные светящиеся глаза смотрели прямо на водителя.

Водитель попятился, как стоял — на корточках. Выронил пистолет, нащупал позади себя дверцу машины и юркнул внутрь.

Что было дальше, он не видел, да и не хотел видеть. Дрожащими руками он включил рацию и что-то кричал кому-то.

А Белая неторопливо рвала на куски труп губернатора, глотала, не давясь, вместе с обломками костей.

На втором этаже распахнулось окно. Послышался длинный женский крик, а потом — пушечный выстрел из крупнокалиберного ружья.

Пуля опрокинула Белую. Она с изумлением поглядела вверх. Приподнялась, и неуверенно поползла под пихты, волоча задние ноги. Раздался второй выстрел, но пуля попала в каменный бордюр, брызнувший мраморной крошкой.

А потом на пихты словно упало с неба темное дымное облако. И мгновенно поднялось вверх. На снегу остались кровавые пятна. Но кровь быстро, с шипением, исчезала, оставляя в снегу дыры до самой прошлогодней травы.

Темнело. Баба слушала радио, качая головой, и стряпала пирожки. По радио с утра только и говорили, что о зверском убийстве губернатора Максима Феофилактовича Феоктистова. Говорили о чрезвычайном положении, о том, что прилетели замминистра МВД Александр Васильев и генеральный прокурор Юрий Скуратов. В «Белом доме» беспрерывно заседала комиссия по ЧС. Временно, на период ЧП, вся власть в области передавалась председателю комиссии, и. о. губернатора Владимиру Густых. По радио передавались его выступления, решения, указания.

Баба только качала головой.

Пришла Аленка, — насилу рассталась с Тарзаном.

— В стайке его оставила? — спросила баба.

— Угу, — сказала Аленка, уплетая пирожок с картошкой.

— Привязала там?

— Не-а.

Баба вздохнула.

— А что, надо было привязать?

— Да нет. Все равно всю стайку загадит. Ты бы его на старое место посадила, в палисад. Я бы ему ящик приспособила под конуру. Цепь там осталась…

— Я уже думала, — серьезно ответила Аленка. — Нельзя его в палисад. Ему всю улицу видно, и его тоже всем видно.

— Ну и что? А как же дом сторожить, если никого не видеть? Так и воров не заметишь.

Аленка помотала головой.

— Нельзя в палисад. Он чужих людей не хочет видеть.

Баба хмыкнула:

— Это он сам тебе, что ли, сказал?

— Нет. Я сама заметила.

Баба сказала:

— Все равно в милиции уже знают. Завтра надо им справку принести. А если он людей боится — как же его к ветеринару поташшишь?

— Ветеринара можно домой вызвать.

— Ага. И заплотить. Все твои «детские» за два месяца.

Аленка быстро прикинула в уме.

— Нет, еще останется пятнадцать рублей.

Баба удивилась:

— А ты откуда знаешь?

— А посчитала в уме.

Баба промолчала. Алёнкины способности её не то, чтобы настораживали. И не то, чтобы пугали. Скорее, вызывали какое-то тяжелое, неприятное чувство.

— Да ничего, баб! — весело сказала Аленка, и потянулась за вторым пирожком. — Сейчас про Тарзана все забудут.

— Это почему еще?

— Так губернатора же убили.

Баба присела, судорожно вздохнув.

— Ну, если ты такая грамотная… — начала она и снова задохнулась; перевела дух. — Если грамотная и всё знаешь, то должна понимать: губернатора не человек убил. Его зверь какой-то растерзал.

Аленка замерла с открытым ртом.

— Значит, опять на собак подумают? — тихо спросила она.

— А на кого им еще думать? Медведей и волков пока в городе нету.

— Значит, опять облаву устроят, — упавшим голосом проговорила Аленка и положила недоеденный пирожок.

Вскочила, быстро стала одеваться на улицу.

— Да ты куда на ночь глядя? — крикнула баба.

Дверь захлопнулась.

— Вот же стрекоза, а? — сказала баба.

Аленка подошла к дому, где жил Андрей. Стукнула в калитку. Калитка, к её удивлению, почти сразу же открылась. Андрей стоял красный, распаренный, в расстегнутой старой шубейке, наверное, доставшейся ему от старшего брата.

— Алёнка! — ахнул он. И немедленно провел под носом рукавицей. — Ты чего, а? А я тут снег вот чищу. Папка пьяный пришел, отругал. Днем снег шел, а я не почистил, забыл.

— Выйди, — сказала Аленка.

— Ага! Я счас. Мне маленько осталось. А то папка проснется, в туалет пойдет, — заругается.

И он стремительно начал откидывать снег огромной отцовской лопатой.

— Хорошо у тебя получается, — сказала Аленка, присев на корточки и оперевшись спиной о забор.

— Ну. На… это… натернировался.

Аленка промолчала.

Андрей в пять минут закончил чистить двор, сбегал домой, переоделся и выскочил.

— Так ты чего? — спросил снова, когда они оказались на улице.

— Слышал, что губернатора убили?

— А это кто? — удивился Андрей.

— Это — губернатор. Самый главный в области дядька. Его прямо перед его домом убили. Почти на куски разорвали, и даже некоторые кости разгрызли.

Андрей вытаращил глаза.

— Ну? А ты откуда знаешь?

— По радио весь день передают, и по телевизору. Ты что, телевизор не смотришь?