Волк С Тысячею Морд лежал недалеко, шагах в десяти от меня, по ту сторону пограничного столба, и тяжело дышал.

–Это нечестно…– спустя какое-то время прохрипел он.– Это нечестно. Пригласи меня.

Я поднял голову и рассмеялся.

–Ну я же пригласил тебя в свои владения!– обиженно сказал он.

Я покачал головой.

–Нет, Волк,– на своей земле я имел силу не именовать его полным титулом, чего не мог за ее пределами,– я тебя никогда не приглашу. Бегай взад и вперед по транзитной дороге, сколько хочешь. Она прорезает мои земли западнее, и все имеют право ездить по ней, не ступая на обочину.

Волк устало отмахнулся лапой. Рваный и грязный халат на нем, когда-то золотой, оказывается, был расшит серебряными розочками – я только сейчас заметил.

–Ладно, чего уж там. Посади его в тени и поливай почаще. Рядом можешь зажечь свечу.

–Так ты признаешь проигрыш?– спросил я, перевернувшись на живот.

–Ну ты же его довез.– Волк почесал лапой под ребрами.– А я еще один выращу. Лет через десять. Покажешь мне его еще раз, перед тем как уйти.

–Конечно.

Я подумал обо всей нашей гонке. Второй раз я бы такого не хотел.

–Слушай, а сколько ты заплатил Сестричкам?

Он усмехнулся:

–Я просто перепрыгнул их дурацкую речку.

Я засмеялся.

–Ладно. А что ты сделал с Хлодвигом?

–С кем?– Волк нахмурил лоб, явно не понимая, о чем я.

–Ну, с драконобойцем. Такой верзила в латах, что поджидал тебя недалеко от Поля Вод.

–А, этот Хлодвиг? Вот не думал, что ты его знаешь!– удивился Волк С Тысячею Морд.– Так его там не было. Я видел его в последний раз в прошлом году.

Я помолчал.

–А что, ты его нанял, что ли?– спросил Волк.

–Угу. У него теперь та фора на убийство, что у меня оставалась. Ну, твоя, в смысле.

Он снова усмехнулся:

–Встречу его, верну на исходные позиции.

–У него клинок метра полтора,– предупредил я.

–Засуну ему в какое-нибудь естественное отверстие,– пообещал Волк, улыбаясь.

Я поднялся на ноги. Солнце уходило в дымку, и начинало вечереть.

–Смотри,– сказал я, снимая с хрусталя чехол.

Самый Красивый Цветок засиял мягким светом. Волк С Тысячею Морд какое-то время смотрел на него, потом вздохнул и опустил голову.

–Передавай привет,– сказал он, поднялся на четыре лапы и, попрощавшись, ускакал.

Мы с Конем остались одни. Отсюда до дома было еще миль десять. Я снова сел в седло, и мы поехали домой.

Пели соловьи в темной листве, где-то шумел ручей, полевые колокольчики цвели у обочин. Дорога по родной земле, без спешки и драк, была просто наслаждением. Я улыбался.

Я подъехал к своему двухэтажному дому, когда уже начало темнеть. Я не знал, спит ли Эми или уже проснулась. Когда я уезжал, она спала, заснув, может, на неделю. Это иногда с ней бывало.

Она встретила меня, стоя в дверях и улыбаясь. Моя Эми.

–Привет, милый!– сказала она мне.– Я проснулась, а тебя не было. Я тебя ждала.

«Сие Всадник,– сказано в книге обо мне.– Он счастлив, ибо его всегда ждут дома. Числа же ему безразличны».

–Привет, любимая! Кажется, я нашел что поставить в ту терракотовую вазу у лестницы.

–Правда? Как хорошо! А я уж хотела ее убрать!

Я наконец слез на землю, и мы поцеловались.

–Посмотри,– сказал я, снимая чехол с футляра с цветком.– Правда, красиво?

–Ой,– воскликнула Эми своим бархатным голосом,– милый, это же, наверное, самый красивый цветок в мире!

–Угадала,– подтвердил я, беря ее за руку. Я оглянулся. Конь уже ушел на свой любимый луг за левым крылом дома, чтобы отдыхать и валяться по траве.– Потом посадим его в саду. А пока пускай постоит в доме. Только налей в вазу воды и зажги рядом свечу.

–Я тебя люблю!– сказала она, и мы вошли в дом. И, прежде чем задвинуть дубовый засов на шершавой деревянной двери, сквозь прозрачный витраж я увидел, как первые звезды на сиреневом небе, как и всегда, складываются в ее имя.

Раньше это делали так.

Брали пеньковую веревку, крепкую, длинную, лучше всего такую, на которой кто удавился или кого на бойню вели. Брали хвороста так же много, собирали в слепую полночь, без луны, без фонаря, не окликаясь и не обертаясь, кто бы ни звал.

Брали смолу, только обязательно украсть, не заплатить и не в подарок принять, иначе ничего не будет.

Еще всякое брали, чего уж. О том больше молчали, чем говорили.

В свое время за такое вешали. Да и теперь ничего не изменилось.

Сейчас любой с радостью укажет на меня пальцем, крича «Ату!» вспину, пока погоня, роняя пену, не настигнет меня где-то на узкой дорожке клятвопреступника.

Потому я и спешил, рискуя распороть лицо, сломать кость, выколоть глаз. Все это было лучше, чем веревка на шею через сук ближайшей осины.

Осины… «В Лес ходить в березы да осины, в дубах – посматривать, в ельник не соваться, а как деревья неведомые пойдут – бежать без оглядки». Ничего, даже если я наконец миновал эту границу, до ближней осины меня доволокут на той же веревке. Забавно – потом она сгодится для моего дела; правда, уже не мне.

Жаль, я не мог верхом ехать: ни один из моих коней не сунулся туда, куда сунулся я. Впрочем, конь, крупная добыча, приманил бы в Лесу кого не надо, да и пешком я был неприметнее.

Лес – лунный подзорный, конь же числился за солнечным тяглом, оттого в глубине Леса животине брести тяжело, как человеку против течения выгребать.

А вот погоню, я мог поклясться, пустили верховую. Особые люди за мной шли, и кони у них были особые, сканые, и собаки – врановые.

Я тронул на груди оберег – косточку пса, съеденного волками под такой же проклятой рогатой луной. «Некто черен смотрит на нас в ночи, тысяча глаз его горят, и рог его светится, и ты не отличишь его ни от звезд, ни от месяца». Откуда я это помню? Почему такое лезет в голову только ночью?

* * *

Конь мой споткнулся в ночи, точно живой.

–Волчья сыть, травяной мешок,– сказал я ему, как водится,– или мало я тебя плетью учил?

Конь не ответил. Здесь, в Лесу, голоса у него не было: замолчал, как ступили в подлесок, мелкую шерсть, а шли мы в самую глубину его.

Марь улыбалась в спину серебром; серебром горел ее ездовой. Мастера-сканщики изрядно потрудились, собирая сего зверя великой красы. Серебро оковывало темное матерое пламя всадницы, держало в себе, как перстенек – лал. Огнепалой да Смирницей прозывали Марь не по масти и уряду, а по заслугам: Князь любил высылать деву на правеж, спускал с рукавицы красной ястребинкой.