— Да, слышал. Не его одного с поста сняли, у многих погоны с плеч полетели. Моего дядю это тоже зацепило, временно отстранён от исполнения своих обязанностей… Так что там с потерями армейцев?

— Потери в личном составе они ещё сами подсчитать не могут, огромное количество тел просто невозможно идентифицировать на станции, но по примерным подсчётам – до шестисот человек. Сгорел железнодорожный мост, как ни странно это звучит, уничтожен автомобильный мост, семь зенитных батарей, две погибли с личным составом, восемь паровозов, сто семьдесят вагонов с военным имуществом, платформы с военной техникой и вооружением, пассажирские вагоны. Одних танков на платформах сгорело около тридцати единиц, не считая автотранспорта. Взорвался эшелон с боеприпасами и следом за ним склад. Получили серьёзные разрушения строения вокруг станции. Загорелся другой эшелон, с авиационным топливом, который должен был уйти на фронт к передовым частям. Потери колоссальные. Но что странно, загнанные в тупик два санитарных эшелона не пострадали. Вернее, сильно не пострадали. Также понёс серьёзные потери полк пехотного корпуса, что бросили против партизан. Один из батальонов как раз разгружался из вагонов, когда на территорию станции влетели первые пылающие цистерны, но большую часть личного состава успели эвакуировать до первых чудовищных взрывов. В принципе это всё, что я могу сказать. Разве что могу добавить о том, что русские транспортники активизировали свою работу, пользуясь тем, что подразделения наших „ночников“ были уничтожены и замены им пока не нет. За ночь по десять–двенадцать самолётов прилетают, доставляют медикаменты, в которых остро нуждаются партизаны, и забирают раненых. Похоже, русское командование придаёт очень большое значение этим партизанам, снабжая их всеми возможными силами.

— Похоже, что так, – кивнул продолжавший пребывать в задумчивости „майор“ – Озвучь мне своё личное мнение. Мог кто‑то из наших помогать Фролову?

— С учётом того, что мы его до сих пор не поймали, думаю, тот, кто помогает Фролову, сидит очень высоко.

— Я тоже так подумал, да и рассказ твой подтвердил это мнение. Думаю, нужно взять в разработку тех офицеров, что имеют возможность…

„Майор“ говорил спокойно, поглядывая на медленные воды Днепра, что виднелись дальше по улице. Капитан внимательно слушал предложение своего куратора из Берлина, изредка согласно кивая. Он давно намекал, что местных генералов и полковников пора взять за хохолок и хорошенько потрясти на предмет продажности…

— В Берлине заинтересованы в быстром прекращении этого дела, так что нужно найти виновного.

— Найдём, герр майор, – уверенно кивнул капитан.

Через несколько дней были арестованы два генерала и три полковника, которые не имели никакого отношения к рейду ставшего знаменитым майора Фролова. Одним из арестованных генералов оказался начальник штаба пехотного корпуса, который отдал преступный приказ снабжать свои подразделения даже ночью.

Фары машин неплохо освещали поле и три самолёта, в которые в данный момент шла погрузка. Причина прислать именно три самолёта была довольно серьёзной, нам нужно было передать на Большую Землю главную обузу мангруппы, двадцать три раненых бойца и командира. А также захваченного оберста, людей, что мы освободили из застенков в Киеве, а главное – архив гестапо. Когда сотрудники контрразведки узнали, какой груз у нас находится среди прочего в грузовиках, они чуть ли не кипятком писали, требуя срочно переправить архив к ним.

Омельченко, который изрядно порылся в этом архиве, был с ними полностью солидарен и требовал как можно быстрее отправить папки на Большую Землю. Я тоже воспользовался возможностью пополнить огневую мощь своего отряда, так что благодаря трём краснозвездным транспортникам к нам были доставлены три стадвадцатимиллиметровых миномёта, мины к ним и, что важно, шесть бойцов–миномётчиков. Это ещё не всё, из‑за больших потерь от обоих мотострелковых взводов осталось едва с десяток уцелевших бойцов, да и взвод Путянина понёс потери, так что следующим рейсом, с которым я буду возвращаться сюда, будет переброшена элита войск Красной Армии – два десантных взвода полного штата. Я из них четыре мотострелковых взвода сформирую, как раз людей хватит, а бойцы, прошедшие со мной горнила боёв, станут костяком этих подразделений.

— Пора, – сказал подошедший Омельченко.

— Знаю, – вздохнул я, наблюдая, как первый самолёт, на котором находились раненые и часть архива гестапо, переваливаясь на неровностях, начинает разбег, второй самолёт занял его место. Мы же направились к третьему.

Я успел со всеми попрощаться и раздал необходимые приказы. Мангруппа до моего возвращения должна вести себя тише воды ниже травы, тренируя подразделения на совместную работу. Есть им ещё чем заняться, пока меня нет. Ту же технику надо привести в порядок, подремонтировать, танки были на грани износа, пусть занимаются.

Пройдя в салон, я сел на скамейку, по бокам меня подпёрли Омельченко и Борисов, лейтенанта Бризова с нами не было. Он остался с отрядом, продолжая командовать сапёрами.

Наконец самолёт после жуткой тряски оторвался от поверхности поля и громко ревя моторами пошёл на взлёт. Я не смотрел в иллюминатор, всё равно там темно, стояла безлунная ночь. Разве что грузовики, что освещали поле, давали свет, но сейчас они должны были, собравшись в колонну, совершить тридцатикилометровый марш к основному месту сосредоточения мангруппы. Командовал группой старший лейтенант Свиридов, Маргелов и Малкин находились на месте основного лагеря и не сопровождали нас.

Спать не хотелось, я успел вздремнуть пару часов, пока мы ехали к этому полю, где ожидалась посадка транспортников, мне хватило. Потом они прилетели. Опознались, и мы включили иллюминацию, потом приём миномётов, миномётчиков, погрузка–разгрузка, и вот он, взлёт. Даже рассказать особо нечего, буднично всё как‑то было.

К моему удивлению, но линию фронта перелетели мы абсолютно благополучно, совершили посадку на одном из прифронтовых аэродромов, где у нас сняли всех раненых, отправив их в госпиталь, дальше мы после дозаправки летели двумя самолётами в сопровождении звена истребителей.

Когда рассвело, мы как раз были на подлёте к Москве, но столицу, к сожалению, рассмотреть в иллюминатор я не смог, транспортники, сбрасывая скорость ещё на полёте к аэродрому, стали снижаться, сразу же заходя на посадку. Видимо, лётчики местный аэродром знали хорошо, сели как по писаному.

Когда оба транспортника замерли в конце взлётной полосы, подъехало две машины с сотрудниками госбезопасности, поэтому следующая ситуация несколько рассмешила всех присутствующих, кроме оберста, естественно. Дело в том, что сначала самолёт покинул Омельченко, зацепившись языком с командиром прибывших, потом освобождённые нами из гестапо и комендатуры сотрудники разведки, следом я. Возмущённый оберст, которого сразу приняли бойцы госбезопасности и начали грузить в машину, что‑то вякнул, когда появился я с рукой на перевязи и в форме офицера Вермахта. Меня тоже чуть не взяли под ручки, когда заржавший Омельченко сообщил, что я свой, разведчик. Бойцы отступили.