– Кого? – вопросил Торнтон резко, словно требуя безотлагательного ответа. И ответ не замедлил.

– Адриана! Короля Ангрии! – выкрикнули два десятка голосов.

– Надеюсь, ничего сверхъестественного, – заметил Каслрей. – Он сам, во плоти? Не его призрак?

– Призрак! – воскликнул Арундел, выходя из мгновенного оцепенения. – Человек он или дух, с этого часа наша битва выиграна. Клянусь Богом, при звуке этого имени у меня по жилам прошла дрожь, передавшаяся сабле. Молино, вы сказали правду. Вы не могли бы так солгать.

– Езжайте и убедитесь сами! Я видел его двадцать минут назад в воротах Ардсли, одетого черт-те во что, совершенно – поверите ли, Арундел? – босого, без башмаков и чулок, только никому больше не говорите.

– Как же вы его узнали?

– Потому что все говорили, что это он, и потому что у него был собственный нос, и запавшие глаза в полфизиономии, черные, как уголья, а уж бакенбарды! Клянусь Богом, он вернулся из краев, где не водятся цирюльники.

– Чума вам в глотку, Молино, хватит молоть вздор! Он говорил?

– Да, слово или два, и по этой причине я готов ручаться спасением души, что это и вправду он, ибо, несмотря на цыганский наряд и вид, как из гроба, стоял он так прямо и глядел так уверенно, будто разряжен в шелка и бархат, а потом, прежде чем войти в «Белого льва», взмахнул шапчонкой в точности как шляпой с плюмажем, когда венчанным королем ехал впереди лучшего войска в мире.

Арундел уже хотел ответить, но что-то, видимо, застряло у него в горле и не давало говорить, поэтому он сделал шаг назад и на минуту прислонился к двери. В следующий миг он овладел собой. Рядом стоял конь, с которого только что спрыгнул офицер. Арундел поставил ногу в стремя, взлетел в седло, обернулся и торопливо произнес несколько слов.

– Тучи не вечны, – сказал он. – Чувствуете ли вы, как я, что ночь отступает? Я возвращаюсь к моей усладе, к моей гульбе. В последнее время война была мне тяжкой обузой, теперь будет утехой! Други! Я люблю Адриана, как сто братьев. Если есть он, мне ничего для себя не надо. Мои счастье и гордость – сражаться под его стягом и знать, что он видит и одобряет мои усилия. Через десять минут я скажу ему, что мой меч, и рука, и сердце – его навеки. И меч не затупится, рука не дрогнет, сердце не устанет гореть верностью моему королю, моему вождю. За мной, други!

Пришпоренный скакун взял с места в карьер и устремился вперед как на крыльях. Вдохновленные примером, все поскакали следом, и быстрее, чем я это рассказываю, Ардсли-Холл остался в тишине и забвении. Рассвет розовил его стены изнутри и снаружи, в пустой комнате одиноко догорал камин.

Безрадостное зимнее солнце только-только озарило первыми лучами малую столовую Элрингтон-Холла. На столе подле ярко пылающего очага была расстелена камчатная скатерть, стояли две фарфоровые чашки и незатейливого вида серебряный кофейник. Здесь же лежала стопка газет, еще влажных от типографской краски.

Над раскрытой газетой увлеченно склонилась дама в утреннем платье серого крепа – легкая призрачная фигурка, с лицом таким бледным, словно она при смерти или только что встала после тяжелой болезни. Впрочем, по чистому открытому лбу, по очаровательным золотистым кудрям, по античной красоте черт, словно позаимствованных у некой идеальной Афродиты, мы легко узнаем в ней дочь Перси.

Она была целиком захвачена чтением – сердце ее стучало, а грудь заметно вздымалась под тонким платьем, пока глаза пожирали колонки утреннего «Штандарта» (первой консервативной газеты Витрополя). Огромными буквами, с восклицательными знаками и выразительными курсивами, они гласили:

ПЕРЕЛОМ В ВОСТОЧНОЙ КАМПАНИИ

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЗАМОРНЫ

БИТВА ПРИ АРДСЛИ!

РАЗГРОМ ОБЪЕДИНЕННЫХ АРАБО-ШОТЛАНДСКИХ ВОЙСК ПОД КОМАНДОВАНИЕМ СЭРА ИИУЯ МАКТЕРРОГЛЕНА!

Триумфальное наступление ангрийской армии. Провинция Ангрия освобождена от захватчиков. Мактерроглен отступает к Витрополю.

ОБРАЩЕНИЕ ЗАМОРНЫ К СВОЕМУ ВОЙСКУ

Покуда мисс Перси читала, ее мраморная шея, щеки и виски постепенно розовели. Дыхание вырывалось из приоткрытого рта почти судорожными всхлипами. Она стиснула руки, выронила газету, а когда отвернулась, можно было видеть, что глаза блеснули от внезапно хлынувших слез.

– Меня эти строки наполняют ликованием, – промолвила она, не замечая, что от волнения говорит вслух, – но мой отец… как больно о нем думать! Что ему делать? Как избежать лавины, которая вот-вот на него обрушится? Он окружен предателями – друзья лживы, а враги так свирепы, так неистовы! Конституционалисты все против него, ангрийцы, словно лютые звери, алчут его крови. И они наступают, ведомые Заморной! Человеком, которого он отправил в изгнание, воином, которого принудил к бездействию в середине стремительной карьеры, королем, которого оторвал от милой страны в те самые дни, когда ее землю топтал захватчик. А ведь Адриан такой мстительный! Мне страшно представить его бескровное лицо и оттопыренную губу, когда он увидит моего отца.

А в этой буре побед и мщения ему некогда вспомнить обо мне. Я не могу к нему пробиться, а если бы и могла – разве он станет слушать мои уговоры? И с ним эти гордецы – Уорнер и Энара, Хартфорд и Арундел. Всех их мой отец уязвил в самое сердце насмешками и презрением. Благородные в мирное время, на войне они – кровожадные псы. Они ненавидят Нортенгерленда – о, как они мечтают впиться в него клыками! Как они будут подогревать герцогский гнев, его жажду мщения, которая, видит Бог, не нуждается в том, чтобы ее распаляли. О, как страшен он, как грозен в минуты ярости. Я легко могу вообразить его лицо, белое и суровое, его взор, такой неумолимо-властный, будто этот человек вовсе не умеет улыбаться, такой бдительный, мгновенно подмечающий каждое упущение и готовый безжалостно карать.

Но я слышу шаги. Это отец! Спрячу газеты, ему их сейчас лучше не видеть.

Она едва успела сунуть газеты в ящик секретера, как дверь отворилась, однако вошел не граф Нортенгерлендский. Вошла дама: маленького роста, в розовом шелке с пелериной из брюссельского кружева, дорогого и тонкого, словно паутинка.

Дама всплеснула руками и неистовым движением отбросила назад смоляно-черные кудри.

– Все кончено! – вскричала она. – Все кончено! Мы разбиты, раздавлены, в цепях! Я вижу вокруг эшафоты. Чувствую острое лезвие. Слышу, как льется кровь. О! Перси! Но погодите, кто это? Какое чудовищное сходство!.. Должно быть… Это его дочь!

Маленькая дама, изящная и бешеная, словно дикая кошка, замерла, устремив черные глаза на мисс Перси. При этом она дрожала всем телом, а на губах даже выступила пена.

– Вы! – заорала она пронзительно. – Вы! Я вас знаю! Не правда ли, славные известия? Ваш любовничек наступает. Что ж, продайте отца! Назначьте цену, выменяйте у Заморны столько-то месяцев его любви. Женой он вас больше не возьмет, но, может быть, вы еще сгодитесь ему в качестве содержанки.