Когда известие о происшествии достигло дворца, оттуда немедленно послали карету скорой помощи за Анной Александровной. Ею тут же занялись доктора, сетуя на упущенное время.

Обо всем этом я, давясь слезами, рассказала отцу.

Когда я дошла в своем рассказе до слов: «Она совершенно безнадежна», — отец с трудом стал выбираться из постели. Позвал Дуню, чтобы та помогла ему одеться.

Не обращая внимания на ее протесты, он приказал нанять автомобиль, чтобы везти его в Царское Село. (Тогда «наш» автомобиль кем-то из чиновников двора был радостно отобран у нас.) Я побежала за ним.

Еще час назад отец не мог самостоятельно поесть, но страшная весть заставила его двигаться — он был нужен Анне Александровне, которую искренне любил. Кроме того, со смертью Анны Александровны оборвалась бы тонкая ниточка, продолжавшая связывать отца и царскую семью.

Если бы отцу кто-то сказал, что он по своей воле поедет в Царское Село, где может столкнуться с царем, так обидевшим его, он бы не поверил. Сейчас же разрыв с царем и то, как истолкуют появление его среди придворных, ничего не значили.

Исцеление

Отец молча прошел мимо Николая. Царица стояла у изголовья кровати Анны Александровны. Отец опустился на колени у постели больной, взял ее за руку и произнес мягко, но настойчиво:

— Аннушка, Аннушка, проснись, поглядь на меня!..

Не дождавшись ответа, он снова позвал, на этот раз громче.

Веки ее задрожали и приподнялись.

— Отец Григорий, слава Богу. — И она снова впала в забытье.

Я заплакала, уверенная, что Анна Александровна умирает.

— Тише, дитя, — сказал отец, с трудом поднимаясь с колен. Затем каким-то непривычным, чужим голосом обратился к царю и царице:

— Она будет жить, но калекой.

Казалось, отец хочет сказать Николаю и Александре Федоровне еще что-то, но он повернулся ко мне:

— Пойдем.

Мы вышли из комнаты. Я шла позади него и видела, насколько ему самому плохо.

Когда за нами закрылись высокие двери, отец зашатался, колени его подогнулись. Я не смогла бы его подхватить, он был слишком большой для меня, но все равно бросилась к нему — слишком поздно. Он упал навзничь, сильно ударившись о пол. Я закричала.

Слуги бросились его поднимать, а я держала его за руку. Она была ледяной, а лицо — пепельно-серым, совершенно безжизненным.

— Позовите доктора! — кричала я.

— Не надо! Отвези меня домой.

Слуги отнесли его к автомобилю, где ждала Дуня. Мы усадили отца, и Дуня велела шоферу быстро везти нас домой.

Там Дуня немедленно уложила отца в постель. Удостоверившись, что отец спокойно уснул, она пришла ко мне на кухню. Лицо ее было мрачным.

Она сказала:

— Думаю, ему недолго осталось жить. Пойдем, посидим с ним.

Звонок от царицы

Мы вместе смотрели на отца. Дыхание его было поверхностным, щеки ввалились, лицо белое, почти как наволочка, кожа туго натянута на скулах и похожа на пергамент. Тело холодное, как у мертвого.

Вернувшись из гимназии, Варя присоединилась к нам. Мы просто сидели у постели отца, то и дело подтыкая одеяло, как будто это могло его согреть.

Телефон зазвонил, когда я как раз сокрушалась, что Александра Федоровна не задержала отца.

Звонила царица.

Ей только что сообщили, что отцу сделалось плохо, и она хотела узнать, не надо ли чего. Я поблагодарила. Но, очевидно, в моем тоне прорвались ноты обиды. Александра Федоровна все поняла. Она сказала:

— Все мы, сбитые с толку, допускали ошибки, не верные суждения. Но сейчас важно, чтобы твой отец поправился.

Александра Федоровна сказала, что послала цветы, и попросила уверить отца в ее глубокой к нему привязанности.

Скоро цветы прибыли, это оказался огромный букет, а с ним — большая корзина с фруктами, такая тяжелая, что одному из переодетых полицейских, вышагивавших целыми днями у нас под окнами, пришлось помочь посыльному втащить ее вверх по лестнице.

Отношения с царской семьей были восстановлены, но чего это стоило отцу…

Позже отец говорил, что, входя в комнату, где лежала Анна Александровна, он не знал, способен ли вылечить порез на пальце, не то, что сломанные ноги и разбитую голову. Но уже поднимаясь с колен у постели больной, отец почувствовал, как сила возвращается к нему. Так и было.

Кто кем вертит?

Война складывалась для России неудачно. Завсегдатаи салонов стали искать козлов отпущения. Первыми подняли крик, как водится, именно истинные виновники: тыловые генералы, армейские поставщики, земгусары, чиновники высших классов, советчики царя в Ставке и во дворце.

Искусно возбуждаемая толпа, казалось, только того и ждала.

Петроград узнал, что такое погромы магазинов и лавок, чьими хозяевами значились люди с немецкими фамилиями. При этом никто не думал о действительном отношении их к России.

Надо ли объяснять, что целью этих действий была Александра Федоровна. К тому, о чем говорили еще в самом начале войны, добавились совсем уж нелепые слухи: якобы Александра Федоровна — немецкая шпионка; у нее в Царском Селе построен секретный радиопередатчик, с помощью которого она посылает шифром подробные планы военных действий России кайзеру. Не оставлен был без внимания и отец — его записали в платные агенты Германии.

При дворе были хорошо осведомлены, что Вильгельм через своих агентов пытался привлечь Александру Федоровну к проведению германских интересов. Но всякий раз царица (и в мирное время отстранявшаяся от слишком назойливых приветов своих немецких родственников) не просто отказывалась, а с возмущением объясняла невозможность предлагаемого. Но кто из представлявшихся друзьями Александры Федоровны защитил ее в мнении общества? В лучшем случае они молчали, а если и говорили, то очень тихо.

Когда Николай отстранил от должности главнокомандующего — патологически-эгоистичного и бесталанного великого князя Николая Николаевича, это сочли победой Александры Федоровны, которая «вертит царем, как хочет».

Вообще же этот вопрос очень трудный для толкования.

Между Александрой Федоровной и Николаем существовали отношения, которые в силу особенностей их личностей могли при известном освещении показаться именно такими — царица диктует, а царь исполняет. Но с жизнью это не имеет ничего общего.

Действительно, когда царь встал во главе действующей армии, царица сочла необходимым, насколько это возможно, заменить его. Но заменить, а не подменить собой.