IV

Несомненно, что к концу 1930-х гг. реализация национал-социалистических чаяний, мягко говоря, не была завершена. Если оценивать «народные товары» с точки зрения предъявлявшихся к ним ожиданий, то они потерпели крах. Но останавливаться на этом нельзя. Мы должны продолжить логическую цепочку и задаться вопросом о том, какой смысл режим мог вкладывать в эти неудачи. И как только мы поставим этот вопрос, станет ясно, что разочарование, связанное с «народными товарами», не представляло никакой угрозы для идеологических основ национал-социализма. Так произошло не потому, что повышение уровня жизни являлось второстепенной задачей – отнюдь нет. Как неоднократно подчеркивал Гитлер, избавление немецкого народа от относительной бедности с тем, чтобы он жил так, как приличествует арийцам, представляло собой ключевую цель его политики. Дело в том, что низкая покупательная способность немцев не стала сюрпризом для Гитлера и прочих адептов его учения. Поскольку немцы были вынуждены существовать в условиях нехватки жизненного пространства, в окружении враждебных держав, которых натравливал на Германию мировой еврейский заговор, то не следовало удивляться тому, что немцы не могли себе позволить содержать автомобили. Не удивительно было и то, что семьи немецких трудящихся выбивались из сил, чтобы заплатить за аренду всего 40 квадратных метров неудобного жилья. «Народные товары» предвещали новое будущее. Но было бы крайне наивно думать, что они могли сделать его реальностью сами по себе. Как выразился сам Гитлер в своей «Второй книге», если германское государство не сумеет обеспечить немецкому народу достаточное жизненное пространство, «все социальные надежды» окажутся «утопическими обещаниями, не имеющими никакой цены»[477]. Реальным орудием создания богатого потребительского общества в американском стиле должен был стать перевооруженный вермахт – сила, способная дать немцам столько же жизненного пространства, сколько его было у американцев.

Историки Третьего рейха традиционно противопоставляют перевооружение «гражданским» задачам режима, как будто то и другое представляло собой две взаимно исключающие альтернативы: эта точка зрения нередко укладывается в формулировку «пушки или масло». И в таком подходе скрывается несомненная истина. Как мы уже видели, начиная с 1934 г. в соответствии с «Новым планом» Шахта импорт промышленного сырья, в конечном счете предназначавшегося для перевооружения, получил приоритет над импортом сырья, требовавшегося для народного потребления. В то же время Рейх, изыскивая средства на вооружение, выкачал из населения почти 60 млрд рейхсмарок в виде налогов и частных сбережений. В отсутствие этих расходов домашнее потребление и частные инвестиции явно могли бы быть значительно более высокими. К 1938 г. военные расходы выросли до 20 % национального дохода, чего хватило бы для оплаты даже самой грандиозной жилищной программы. Тем не менее формула «пушки или масло» неверна. На стратегическом уровне пушки в конечном счете рассматривались как средство, способное дать населению больше масла— в самом прямом смысле, посредством завоевания Дании, Франции и плодородных сельскохозяйственных угодий Восточной Европы. В этом смысле перевооружение представляло собой инвестиции в грядущее процветание. Но хотя, возможно, именно так думали Гитлер, Геринг и прочее германское военно-политическое руководство, эту идею о предназначении перевооружения, несомненно, не разделял средний немец в 1930-е гг.[478]Однако при этом напрашивается вопрос – что перевооружение означало в 1930-е гг. для немцев? Вправе ли мы рассматривать перевооружение как обузу, снижавшую уровень жизни и служившую еще одним препятствием к реализации мечты о массовом потреблении? Или же в реальности будет более уместно вывернуть эту логику наизнанку и считать перевооружение своеобразной разновидностью коллективного потребления?

Несомненно, именно таким образом военные расходы рассматриваются в рамках традиционного экономического анализа— не как разновидность инвестиций в производство, а как один из типов непроизводительного потребления, связанного с удовлетворением коллективных потребностей населения. На этом уровне анализа не существует разницы между покупкой танков и боевых самолетов и расходами на строительство общественных зданий, стадионов или гигантских курортов на Балтийском побережье. Опять же, с экономической точки зрения восстановленный в 1935 г. воинский призыв был равнозначен грандиозному коллективному отпуску для миллионов молодых людей, которые питались и одевались за счет государства, но не принимали участия в производительном труде. Более того, сложно отрицать наличие некоего параллелизма между различными массовыми молодежными организациями НСДАП, организованной коллективной деятельностью военнослужащих и организованным массовым досугом, проводившимся под эгидой организации KdF (Kraft durch Freude, «Сила через радость»). В глазах молодых людей эти организации представляли собой последовательные этапы на их жизненном пути: от «Гитлерюгенда» через вермахт в ряды Трудового фронта и действовавшей при нем KdF. Более того, на символическом уровне вермахт находился в центре многих ритуализованных массовых мероприятий режима. Начиная с 1934 г. популярным атрибутом нюрнбергских партийных съездов стал «День вермахта», в котором участвовали десятки тысяч солдат и тысячи лошадей и машин, включая целые танковые полки, разыгрывавшие тщательно срежиссированные имитации сражений[479]. Кроме того, вермахт с большим успехом выступал на многолюдных крестьянских съездах[480]. Однажды военные даже организовали высадку парашютистов на толпу пораженных деревенских жителей. Хотя по этой теме не существует серьезных исследований, вряд ли стоит сомневаться в том, что перевооружение 1930-х гг. не только пагубно сказывалось на уровне жизни в Германии, но и пользовалось популярностью как яркое шоу— иными словами, являлось частью общественного потребления.

Современников изумлял энтузиазм, которым было встречено восстановление воинского призыва весной 1935 г.[481] А поразительные факты, собранные историками, свидетельствуют о сильных чувствах, которые многие немецкие рабочие 1930-х гг. испытывали к оружию, которое они делали. Несомненно, отчасти это было связано с высоким статусом квалифицированных трудящихся, занятых в производстве вооружений[482]. Но отчасти дело заключалось и в самом оружии. Оно не было обычным товаром, представляя собой выражение национальной мощи и общую собственность немецкого народа, которую предстояло пустить в ход лучшим из мужчин Германии. В руководстве по эксплуатации танка, изданном во время войны, эта связь настойчиво доводится до сведения молодых танкистов: