Даже судя только по одному этому великолепному отрывку, ясно, что текст Деррида хорошо продуман и сегодня снова достоин пристального внимания. А что касается тех твердолобых марксистских материалистов, которые проводят совсем непризрачные границы, то теперь мне ясно, что они никогда не понимали, как праздновать (to party)[219] по-настоящему шумные поминки…

Во вполне реальном смысле призраки Маркса преследуют буржуазный порядок сегодня более настойчиво, чем когда-либо ранее; они воскресают снова и снова, довлеют над сознанием живущих, как ночной кошмар, как вуду, как черная магия, они возвращаются в преображенных формах, более живые, чем когда-либо прежде, потому что сегодня не существует больше каких-то отдельных или институализированных призраков, не существует диктатуры пролетариата, не существует управляемых и организуемых государством призраков. Они более не являются очевидными и зримыми, как те призраки прошлого, которые на самом деле никого не пугали, кроме самих себя. Теперь эти призраки не входят в какие-либо союзы и сообщества, но они повсюду, под землей и над землей, везде, где есть антикапиталистические духи, везде, где есть люди, объединяющиеся для противостояния глобальному капиталу, изобретающие нечто новое на основании прогрессивного гражданства и неизвестных прежде сближений – по ту сторону государства, по ту сторону класса и по ту сторону работы. Сегодня черная магия марксизма, преследующая буржуазный священный порядок, – это магия более свободного марксизма, покончившего с институциональными оковами, со своей догматической машинерией, своими партиями и ячейками, своими профсоюзами и патентованными проповедниками. Сегодня мы видим, наконец, призраков, которые не мертвы, которые не принадлежат смерти и которые снова и снова проходят сквозь стены.

Поверив в призраков, увидев их, сами став разнообразными призраками, мы, возможно, легче поверим в дематериализованный магико-реалистический марксизм; мы можем начать верить в ту повестку, которую наметили себе в начале данной книги: мы можем видеть другую реальность, потому что верим в нее, потому что теперь можем вообразить ее, вызвать как по волшебству в нашем сознании, сделать реальностью. Можем поверить в марксизм, который не является просто критическим анализом, в марксизм, освободившийся от споров о классах и роли государства, о диктатуре пролетариата. Можем поверить в марксизм, который более не называет себя «научным» и отказывается от различия между формой и содержанием, между явлением и сущностью. Можем поверить в марксизм, размечающий контуры новой, похожей на сон реальности, материалистической фантазии, фантастического материализма, марксизм, разочарованный в теперешнем положении дел, но испытывающий самую сильную ностальгию по мечтам о будущем. Теперь, пожалуй, мы можем поверить в марксизм, выступающий за более летучее и эйфорическое политическое видение, за более фантасмагорический радикализм. Теперь мы можем поверить в марксизм, открывающий горизонты утверждения и вырывающийся за пределы сурового реализма критической негативности.

Диссидентствующий марксизм, в этом можно быть уверенным, непременно выведет из себя пуристов, вызовет возмущение в их ученых журналах и среди кружков избранных – если вообще они соизволят обратить внимание на происходящее вокруг. Но этот призыв звучит не со стороны, он исходит от «верующего», желающего разрушить еще несколько фрагментов стены, которая окружила марксизм, герметически закрыла его от проникновения извне, от возможных союзников и неожиданных попутчиков, это призыв вырвать марксизм из рук тех, кто поместил его в футляр, сделал негибким и поэтому хрупким. Сделать марксизм летучим и парящим, как бабочка или сова, более открытым в его дематериализованной гибкости, – это сделать его более пластичным и эластичным, легким, но не легковесным, жизнерадостным, но не ветреным; и главное, это значит сделать марксизм неразрушимым, потому что в нем не будет ничего вырезанного в камне и отлитого в бетоне, не будет гигантских монументов и основанных на раздутом эгоизме концепций, ничего, что подавляет человека.

Марксизм, открывшийся таким образом, не цепляющийся за своих избранных знаменосцев и «творцов истории» с мессианскими претензиями, – это марксизм, отказавшийся от хрупкой идентичности, которую нужно защищать так тщательно, так неукоснительно. Это марксизм, который может отказаться от защитной позиции, потому что переходит в наступление, потому что обладает уникальной способностью оказываться в присущем нам латентно магическом состоянии. Это марксизм, который не подавлен фактичностью внешнего мира, ибо источник его энергии находится в нем самом, в субъективном мире, во внутреннем мире, в котором энергия людей не подменяется какими-либо абстракциями, чем-либо священным или освященным. Магический марксизм порывает с предысторией, поскольку мы уже проживаем нашу историю, действуем сейчас, создаем ее сегодня, начинаем перманентную революцию, которая всегда спонтанна. Поскольку тьма сгущается вокруг нашей долины снов, все магические марксисты знают, если они вообще что-либо знают, что марксизм должен быть СПОНТАННЫМ – или он прекратит свое существование…