Но в этом списке есть еще один любопытный момент. Вы, скорее всего, также заметили, что в совете директоров банков, потерпевших неудачу, было больше банкиров, чем в выживших финансовых учреждениях. Если вы увидели это, то нащупали верную нить. Недавнее исследование, проследившее судьбу более 1300 местных банков в США на протяжении почти двух десятилетий, выявило ту же самую картину{317}. Банки с большим числом банкиров в советах директоров с большей вероятностью терпели крах, чем те, руководители которых имели более широкое профессиональное прошлое: сотрудники некоммерческих организаций, адвокаты, врачи, госслужащие, военные и т. д. Хотя многие из этих профессий не имеют непосредственного отношения к финансам, такое многообразие – разнородность прошлой профессиональной деятельности – спасло выжившие банки.

Этот феномен с особой силой проявился в условиях сложности и неопределенности финансовых рынков. И дело не в том, что банки с более рискованным положением чаще назначают банкиров директорами. И не в том, что банкиры-директора проводили более рискованную политику для получения большей прибыли. Исследование эти объяснения исключило. Чтобы выяснить, что же на самом деле происходило, автор исследования – профессор Джон Алмандос из испанской Школы бизнеса IESE{318} – побеседовал с десятками членов советов директоров, президентами банков и их основателями. Алмандос обнаружил три особенности{319}.

Первая: директора с банкирским прошлым слишком полагались на свой профессиональный опыт. Из раза в раз в ходе бесед с Алмандосом его собеседники использовали слово «багаж» для определения того, что бывшие банкиры привносили в команду. Как сказал один из директоров: «Преимущество в отсутствии бывших банкиров в совете заключается хотя бы в том, что вам не приходится выслушивать заявления наподобие такого: “А вот в моем прежнем банке мы поступали так-то и так-то”»{320}.

Вторая: им присуща излишняя уверенность в себе. «Если в совете директоров банка много профессиональных банкиров, они обычно склонны к более активной политике заимствований, потому что считают себя более опытными, в то время как другие обычно более осторожны», – рассказывал нам один член правления{321}.

Третья: отсутствие продуктивного конфликта. Когда члены совета директоров без специальной подготовки находятся в меньшинстве, им трудно противостоять профессионалам. Один генеральный директор банка сказал исследователям, что в совете директоров с большим числом банкиров «каждый из сидящих за столом уважает самомнение других, поэтому обычно споров в таком совете не бывает»{322}. Но в совете директоров, в котором банкиров меньше, «когда мы видим что-то, что нам не нравится, мы не боимся поднимать этот вопрос перед всеми».

То правление, где банкиры не доминировали, вело себя как этнически разнородная команда. Директора спорили друг с другом и задавали вопросы. Они ничего не принимали на веру. Профессиональные банкиры говорят обычно не на том языке, который используют врачи и адвокаты, поэтому даже «очевидные» вещи нужно было ясно формулировать и обсуждать. Да, в советах директоров возникали трения и кому-то наступали на пальцы. Однако такие коллективы все же соединяли в себе лучшее из двух сообществ. В отличие от компании Theranos в них входили обычно настоящие эксперты – банкиры с большим профессиональным опытом. Вместе с тем благодаря присутствию непрофессионалов тяжесть этого опыта не подавляла обсуждения и даже несогласия. «Непрофессионалы, – говорил нам Алмандос, – обладали достаточной наивностью для того, чтобы задавать вопросы о вещах, которые казались профессионалам само собой разумеющимися»{323}.

Знакомое заключение. Помните, что сказала о разнородности Салли Кравчек? Разнородность работает потому, что заставляет нас ставить под вопрос общеизвестные вещи. О чем вообще идет речь? И что это такое? Не могли бы вы прокомментировать этот тезис еще раз?

Внешняя неоднородность коллектива и разнородность опыта людей работают на удивление похоже. В обоих случаях разнородность помогает не потому, что меньшинства или непрофессионалы продуцируют какой-то уникальный взгляд на проблему, а потому, что неоднородность делает всю группу более скептически настроенной. Она гарантирует, что группа не будет работать излишне слаженно и не придет к соглашению слишком быстро. А это очень важно в сложных, жестко связанных системах, в которых легко пропустить серьезные угрозы и допустить ошибки, которые быстро выходят из-под контроля.

Разнородность как «лежачий полицейский»: переезжать его неудобно, но это выводит нас из зоны комфорта и затрудняет бездумное движение вперед. Это спасает нас от нас самих.

Глядя на телефон, Дэн Пачолке тяжело вздохнул{324}. Он должен был позвонить Веронике Медине-Гонзалес по поводу ее сына, Цезаря. Пачолке, начинавший тюремным надзирателем, возглавлял Департамент исполнения наказаний (Department of Corrections – DOC) штата Вашингтон, курировал бюджет в размере 850 млн долларов, управлял 800 сотрудниками и отвечал за содержание в тюрьмах почти 17 000 заключенных. Обычно он не должен был звонить семьям погибших. Но ведь обычно DOC и не убивал заключенных.