– Дэн, – одними губами повторил Лео. – Дэн…

Он вернулся с бутылкой «Дом Периньон» и двумя бокалами, но разговор еще долго не клеился. Снаружи падал снег. Там раздавались веселые голоса и музыка, сигналили автомобили. Братья улыбались, осушая бокал за бокалом, и постепенно открывались друг другу. Вскоре они заговорили на темы, которые ни с кем прежде не решались затрагивать. Их беседа становилась все непринужденнее, развиваясь в самых непостижимых направлениях. Они и сами не заметили, как стали перебивать друг друга, захлебываясь словами, которых все равно казалось мало. Их беседа затянулась за полночь и перекинулась на утро. Лишь изредка они прерывались, чтобы перекусить или поиграть дуэтом. Их музыкальные паузы длились порой часами, и эти часы были для Лео счастливейшими в жизни.

Он привык к одиночеству. Ежедневно музицировал подолгу, но всегда один. Дэну же приходилось играть и с любителями, и с виртуозами-профессионалами, с упрямыми и податливыми, чуткими и тугоухими, «узкими специалистами» и теми, кому удалось освоить все разновидности джаза. Иные из них могли сменить тональность посередине пассажа и улавливали малейшее изменение ритма. Но никогда еще у него не было столь понимающего партнера, который на ходу улавливал бы любую его идею. Они ведь не только плакались друг другу в жилетку, но обменивались опытом по части музыки. Несколько раз, не в силах совладать с возбуждением, Лео взбирался на стул и провозглашал самые неслыханные тосты.

– Я счастлив! – кричал он. – Ты такой замечательный, ты чертовски замечательный!

У Лео словно выросли крылья. Никогда он еще не бывал так дерзок в своих импровизациях. Дэн, пожалуй, был профессиональнее его, но Лео добавлял его музыке огня. Иногда братья музицировали, не прерывая беседы.

Каждый из них, рассказывая другому о своей жизни, открывал в ней нечто такое, чего не видел раньше. Казалось, их истории сливаются, придавая одна другой новые оттенки. Причем далеко не всегда – как ни тяжело было Дэну сознаваться в этом – приятные. Иногда он завидовал брату. Вспоминал, как голодал в детстве, и свой побег из дома фермера… В голове крутилась одна-единственная фраза Хильды фон Кантерборг, сразу запавшая ему в голову: «Наше дело – изучать, а не вмешиваться». А когда Лео стал рассказывать ему, что вынужден был стать совладельцем – «вынужден был стать совладельцем!» – фонда Альфреда Эгрена, вместо того чтобы заниматься музыкой, Даниэля впервые захлестнула волна праведного гнева. Он справился. Поводов для радости и умиления было куда больше. Это Рождество стало самым счастливым в жизни обоих. Встретить брата-близнеца, который думает, чувствует, слышит так же, как и ты, – возможно ли большее чудо! А музыка! О ней они могли говорить до бесконечности, увлекаясь, захлебываясь, углубляясь в им одним понятные темы. Под конец уже и Дэн взбирался на стул и провозглашал тосты.

Они поклялись отныне никогда не разлучаться. Они дали друг другу еще немало высокопарных клятв, которые тем не менее помогли им понять, что же произошло на самом деле. Они во всех подробностях обсудили «докторов», которые навещали их в детстве, – их вопросы, тесты, фильмы. Дэн первым делом вспомнил о Хильде фон Кантерборг, а Лео рассказал о Карле Сегере и Ракель Грейтц, которая поддерживала с ним связь на протяжении всей жизни.

– Ракель Грейтц? – переспросил Дэн. – Как она выглядит?

И когда Лео рассказал ему о родимом пятне на шее, Дэн так и застыл с разинутым ртом. Он понял, что тоже видел Ракель Грейтц. Этот момент запомнился ему на всю жизнь. Было семнадцатое декабря, одиннадцать часов вечера. Улица лежала темная и тихая, даже снегопад к тому времени прекратился; где-то далеко тарахтели снегоуборочные машины…

– Тебе не кажется, что она немного ведьма? – спросил Дэн.

– Пожалуй, – вздохнул Лео. – Во всяком случае, в ней есть что-то жуткое. Мне всегда было не по себе рядом с ней.

– Тем не менее вы продолжаете встречаться.

– Мне трудно ей отказать, – виновато ответил Лео.

– Понимаю, – кивнул Дэн.

– И потом, Ракель была единственным связующим звеном между мной и Карлом. Она много мне о нем рассказывала. Она знала, что я хотел бы от нее услышать. На следующей неделе мы с ней встречаемся за рождественским обедом.

– И ты никогда не расспрашивал ее о своем происхождении?

– Тысячи раз, но она всегда повторяла одно и то же.

– …что тебя оставили в детском доме в Уппсале и твои биологические родители неизвестны.

– Я звонил в этот чертов детский дом, и там подтвердили эту информацию.

– А насчет цыган?

– Ракель говорила, что это пустые сплетни.

– Она лгала.

– Понятное дело. – Лицо Лео исказила злобная гримаса.

– В этой паутине Ракель – что-то вроде паука, тебе не кажется?

– Может быть.

– Мы с тобой должны это выяснить.

Так в доме на Флорагатан был заключен их тайный союз, целью которого была месть. И когда воскресный вечер перешел в ночь, неожиданно сменившуюся утром понедельника, братья поклялись никому не рассказывать об этой их встрече. После рождественского обеда Лео должен был пригласить Ракель к себе домой и усыпить ее бдительность, в то время как Дэн спрячется в соседней комнате. И дальше братья перейдут ко второму пункту своего коварного плана.

* * *

Хильда фон Кантерборг пила один бокал за другим, но, казалось, совсем не пьянела. Тем не менее она дрожала как осиновый лист. На лбу и груди блестели капли пота.

– Ракель Грейтц и Мартин Стейнберг, как и всегда, работали и с однояйцевыми близнецами, и с «двойняшками». Эти группы подлежали сравнению. Лисбет Саландер и ее сестра Камилла были включены в один из реестров Института медицинской генетики. Как объекты исследования, девочки казались идеальны. К матери Агнете также не возникло никаких претензий, но что касается отца…

– Он был настоящим монстром, – подсказал Микаэль.

– Высокоодаренным монстром, добавила бы я. И это делало девочек особенно интересными. Ракель хотела разлучить их, она была просто одержима этой идеей.

– Несмотря на то что обе девочки жили в родительском доме с матерью…

– Несмотря на это. Прошу понять меня правильно, я нисколько не защищаю Ракель, но… аргументов определить Лисбет в приемную семью находилось более чем достаточно. Отец, Залаченко, был буйный алкоголик.

– Его история мне хорошо известна.

– Я знаю, что она хорошо вам известна. Это был самый настоящий ад, Микаэль. Дело не только в буйстве отца и непрестанном насилии. Камилла с самого начала оставалась любимой дочерью Залаченко, и это наложило роковой отпечаток на отношения между сестрами. Сделало их врагами едва ли не с самого рождения.

Микаэль вспомнил Камиллу и убийство своего молодого коллеги Андрея Зандера и глотнул вина.

– Таким образом, – продолжала Хильда фон Кантерборг, – имелись все основания поместить сестер в разные семьи.