Я собирался было ответить, но Санчо еще не закончил:

– Вы знаете, я не ученый человек, ваша светлость, и говорят, что старого пса не выучишь новым трюкам, но позвольте заверить вас, что теперь моя наиглавнейшая цель – нанять учителя и выучиться грамоте, раз уж я вернулся на испанскую землю, в мой старый добрый Эскивиас, где надеюсь отдохнуть от странствий и наконец обрести покой, радуясь своей семье и прекрасной стряпне моей милой Тересы, а особенно ее знаменитой тушеной крольчатине. Так что любезно прошу простить нескромность, коя может проглянуть в моих словах, ибо все это я говорю с безмерным почтением к величайшему из ныне живущих испанцев – то бишь к вам, ваше великолепие дон Мигель де Сервантес Сааведра!

На этих словах он сунул в зубы еще один ломоть хлеба и осушил кубок, который тут же вновь наполнился стараниями слуги.

– Мой старый и драгоценный друг, позвольте безо всякого промедления молить вас о продолжении «Дон Кихота»! Пусть отправляется в Сарагосу на своем Росинанте, этом благороднейшем из скакунов. Поверьте, мне почти безразлично, буду ли я сопровождать его в качестве оруженосца. Я говорю это, дон Мигель, не потому что охоч до славы, а лишь из-за того, что грубейшая несправедливость и оскорбление, причиненные вам этим безвестным воришкой, проклятым Фернандесом Авельянедой, вопиют к отмщению! Мир должен раз и навсегда уяснить, каковы в действительности ваши герои, дабы жалкие персонажи, изобретенные этим тордесильясским писакой, чья мать должна стыдиться его рождения, предстали бледными, худосочными подделками, коими они и являются, – а все его труды были бы посрамлены и забыты, как того и заслуживают.

Только я приготовился ответить, что работаю над собственным продолжением «Дон Кихота» и надеюсь, несмотря на слабое здоровье, вскоре его закончить, как Санчо облагодетельствовал меня новым советом:

– Поверьте, я преклоняюсь перед каждым словом, которое выводит на бумаге ваше бессмертное перо, но должен признать, что истории, перебивающие основное повествование, меня только отвлекают. Лично меня интересует только то, что случилось с Дон Кихотом и его оруженосцем. Но клянусь, больше вы не услышите от меня ни слова критики в адрес вашей безупречной книги.

Я заверил Санчо, что приму его мнение к сведению и что другие читатели также жаловались на вставные новеллы. Наконец настала моя очередь задавать вопросы.

– Вижу, что удача улыбнулась тебе, – сказал я, – и ты процветаешь. Прошу, поведай, что случилось после нашего расставания?

Санчо прислонился к стволу дуба и сложил ладони на необъятном животе. Пока я потягивал вино и лакомился ломтями сыра и окорока, которые без устали нарезал для нас слуга, мой старый друг потчевал меня удивительной и прелюбопытной историей, полной нежданных поворотов.

Покуда Санчо говорил, солнце прошло зенит и направилось к западу, так что я позволю себе несколько сократить его рассказ: первые несколько дней Санчо в одиночестве скитался по пустыне, заблудившись в Сахаре и думая, что раскаленные североафриканские пески станут ему последним пристанищем. Однако его обнаружил и похитил караван берберов, промышлявший нападениями на другие караваны и мелкие деревеньки. В их обществе Санчо путешествовал по пустыне довольно долго. Однажды по пути к сердцу Африки, где люди черны, как сама полночь, Санчо продали местному правителю. В тех краях, населенных высокими тощими туземцами с шеями длинными, словно у жирафов, толстых белых людей почитали приносящими богатство. От Санчо требовалось только сидеть во дворце из грязи и соломы и принимать там высокородных дев и пилигримов, которые стекались к нему со всех концов страны, дабы прикоснуться к живой удаче и попросить изобилия, в чем бы оно ни выражалось – потомках, скоте или дожде. Во время засухи, если долго не было урожая и начинали умирать дети, старики и коровы, Санчо усаживали в золотое кресло и носили так из деревни в деревню, покуда в самом деле не начинался дождь. Знахари ежедневно посещали Санчо в его хижине и измеряли ему живот, дабы убедиться, что он не похудел. За долгие годы мой друг скопил немало сундуков с золотом и драгоценными камнями, которые получал от местных жителей в качестве подношений. Старик-правитель стал его лучшим другом, и наконец, когда тот был уже при смерти, Санчо отважился попросить его об одолжении.

– Я испросил у его величества дозволения вернуться на родину, потому что чувствовал, что мой собственный путь на земле подходит к концу. А мне так хотелось напоследок повидать мою милую Тересу, ежели она еще жива (и которой я ни разу не изменял, хотя к моим услугам имелись прекраснейшие девственницы королевства), дочь, которую я помню еще крохой, едва делающей первые шаги, и, конечно, моих добрых соседей по родному селению, в котором я впервые увидел свет! Вот так-то, дон Мигель, величайший бард нашей страны и гордость всей Испании, я вас и повстречал. Ну, а вы? Ради всего святого – почему вы едете из Эскивиаса? Что за дело вас сюда привело?

Я рассказал ему о своей женитьбе и о том, что Эскивиас, так или иначе, уже более двадцати лет служит мне домом; что Тереса и Санчинья, благодарение Господу, обе в добром здравии; что мы с ними видимся время от времени, а также что Санчо стал дедом, поскольку Санчинья вышла замуж и произвела на свет многочисленное потомство, состоящее сплошь из мальчиков: Санчо Первый, Санчо Второй, Санчо Третий и так далее. При этом известии товарищ снова схватил мою руку, облобызал ее и оросил слезами; вслед за тем, немало меня удивив, они со слугой обнялись и разрыдались на плече друг у друга. Поскольку такие сцены разыгрываются не каждый день, мне оставалось лишь гадать, какие отношения связывают этих двоих. Наконец Санчо промокнул красные глаза и пояснил:

– Дон Мигель, этот человек мне не слуга. Это мой бывший сосед, Моханад Моррикоте, уроженец Эскивиаса. Он покинул Испанию незадолго до того, как я был похищен и заключен в острог, в котором счастливая судьба и свела меня с вами, о мой дорогой друг, сделавший меня богачом и подаривший бессмертие!

– Видите ли, дон Мигель, – заговорил Моррикоте, до этого хранивший молчание, – в тысяча пятьсот семидесятом году, когда я был молодым мужем и гордым отцом Амины и Афида, мою семью выдворили из Испании по приказу Филиппа Второго (да упокоит Господь его душу), хотя мои предки жили здесь задолго до того, как Кастилия и Арагон стали одной страной. В противном случае нам пришлось бы публично креститься и отречься от своей веры и обычаев, чего я никак не мог сделать, дон Мигель, поскольку это было бы предательством предков. Такой ученый муж, как ваша светлость, наверняка знает, что после взятия Гранады, когда были изгнаны последние правители-мусульмане, а мои предки обращены в католичество, они сумели сохранить некоторые из своих обычаев. Например, мы продолжали учить детей арабскому языку, но не оттого, что не любим Испанию или желаем снова ее захватить, в чем нас нередко обвиняют, а потому что история нашего народа написана на арабском.

– Мой дорогой друг, – прервал его рассказ Санчо, – дона Мигеля наверняка ждут неотложные дела, а поскольку грешно злоупотреблять любезностью такого знатного господина, будь добр, не углубляйся в старину.

– Благодарю тебя, дорогой Санчо, за мудрый совет, – ответил Моррикоте. – Итак, позвольте мне вернуться к своим бедам: власти приказали нам покинуть Испанию, взяв с собою лишь узел с одеждой. Забирать золото, серебро или драгоценные камни нам запретили. Я никогда не был богачом, дон Мигель. Но благодаря тяжелому труду, удаче в торговле и привычке запасать на черный день у меня появились кое-какие сбережения. Поэтому я сделал единственное, что мог, – закопал два кувшина с золотом и другими ценностями во дворе за домом моего друга Санчо Пансы. Затем мы покинули испанскую землю без гроша за душой и едва сумели добраться до берберийского побережья. Как вам должно быть хорошо известно – а я слышал, вы с Санчо вместе были пленниками в Алжире, – в этой столице бесчестья нас приняли не слишком радушно. Турки считали нас испанцами, и, поскольку мы обратились в христианство, в нас не признавали арабов. После долгих лет страданий, унижений и оскорблений мы скопили достаточно денег, чтобы перебраться в Марокко, где теперь и обитаем. Там-то я и повстречал Санчо – однажды он задержался у моего прилавка на базаре, чтобы полюбоваться коврами. Я не был так счастлив с тех пор, как у меня родился первый внук. И хотя в этих краях судьба оказалась к нам благосклонней, мы с детьми и внуками мечтаем отправиться в Новый Свет, где, по слухам, к арабам относятся очень хорошо. Но Господь благословил меня обширным семейством, и пока мы не в силах перевезти за океан пятнадцать человек. Все эти годы я вспоминал золото, которое закопал на заднем дворе Санчо. Его было бы достаточно, чтобы доплыть до Нового Света и завести там приличное хозяйство. Когда я поделился этими мыслями с моим дорогим Санчо, он убедил меня рискнуть и отправиться в Испанию, притворившись христианским слугой богатого человека, каковым мой друг теперь и является. Я знаю, что, если нас поймают, я больше никогда не увижусь со своей семьей. Но я набрался мужества, когда Санчо сказал: «Удача любит храбрых». Увы, стоило нам прибыть на любимую родину, как вышел новый королевский указ. Должно быть, вы слышали: все арабы, крещеные или нет, должны покинуть Испанию – мориски и их потомки будут изгнаны навсегда. Санчо убедил меня не возвращаться сразу же в Марокко, а для начала заехать в Эскивиас и постараться осуществить наш план, дабы у моего семейства появилась возможность начать новую жизнь в краях, где христиане и мусульмане могут жить мирно.