Я наблюдала, как ее лицо скукоживается от разочарования.

– О, это было бы такое облегчение, милочка, – воскликнула она, вытягивая салфетку из лежащей неподалеку коробочки и промакивая глаза. – Это хоть немного снимет с меня груз вины.

– Даже не знаю, Эм, – заметил Адам, наморщив лоб. – Столько всего надо успеть сделать. – Он присел на корточки рядом с Памми. – И тебе не из-за чего чувствовать себя виноватой, мама. Я сам принял такое решение.

И он посмотрел на меня. Если он надеялся, что я улыбнусь ему, намекну, что прощаю его, он ошибался.

Впрочем, ради Памми я все-таки сочла нужным притвориться. Я опустилась на колени рядом с Адамом и взяла ее руку в свою.

– Но конечно же мы не собираемся ничего устраивать, пока вам не станет лучше. – Я сочувственно улыбнулась. – Нам надо сначала убедиться, что вы успешно прошли лечение. Что вы все благополучно преодолели.

– О, ты такая славная, – произнесла она, похлопывая меня по руке. По коже у меня побежали мурашки – от омерзения.

– Именно, именно, – согласился Адам, притягивая меня к себе и целуя в щеку. Я повернула голову, чтобы наши губы встретились, и слегка раздвинула свои, приглашая его действовать активнее. Он отстранился, но Памми заметила всю эту сценку – и в негодовании отвернулась, словно увидев нечто омерзительное.

После своего возвращения домой Адам две ночи спал в гостевой комнате, ибо я наивно верила, что, временно лишая Адама секса, заставлю его понять серьезность его проступка и того риска, на который он пошел. Но это было какое-то невзрослое поведение. И оно, чего уж там, противоречило моим и его желаниям. Лишь когда мы уехали от Памми, я осознала, что играла ей на руку. Она хотела, чтобы отмена свадьбы разрушила наши с ним отношения. Она рассчитывала на это. Поэтому мне следовало позаботиться о том, чтобы ее выходка больше не оказывала пагубного действия на нас как на пару. Она уже изменила мою личность. Из-за нее я теперь иначе на себя смотрела. Она лишила меня уверенности в себе и причинила мне страдания, последствия которых я, видимо, буду нести в себе до конца своих дней. Но я не позволю ей забрать у меня то единственное, что она хочет забрать. Она никогда не отнимет у меня Адама. И я применю единственное оружие в своем арсенале, по части которого она никогда не сможет со мной тягаться.

Входная дверь еще толком не закрылась за нами, когда я прижала его к ней и принялась целовать, яростно нашаривая его язык своим. Он не произнес ни слова, но я чувствовала, как он улыбается, откликаясь на мой поцелуй. Сначала он целовал меня мягко, потом его поцелуи стали более страстными. У нас обоих так давно этого не было. За это время мы столько всего пережили. Казалось, эта скороварка вот-вот взорвется от распирающего ее пара. Я расстегнула пуговицы на его рубашке, в спешке вырвав с корнем две нижние. Он протянул руку мне за спину, чтобы расстегнуть молнию у меня на платье. Наши поцелуи ни на секунду не теряли своего накала. Платье упало на пол, он подхватил меня, развернул, впечатал в дверь, прижал мне руки над головой, и я беспомощно стояла так, пока он целовал мою шею, а потом стал спускаться все ниже, зубами сдвинул ткань бюстгальтера, стал водить языком вокруг сосков.

Я попыталась опустить руки, но он крепко держал их обеими своими. Потом одной рукой расстегнул джинсы, ступнями раздвинул мне ноги. Все это вряд ли продолжалось больше трех минут, но, когда все кончилось, мы испытали потрясающее облегчение и какое-то время так и стояли прижавшись к двери, не двигаясь, тяжело дыша в унисон.

– Да уж, вышло неожиданно. – Адам заговорил первым. – Как ты, вероятно, и сама догадалась. Извини, что так быстро.

Я улыбнулась и поцеловала его.

– Потом можем еще раз – помедленнее, если хочешь.

Он поцеловал меня в ответ:

– Боже мой, как я тебя люблю, Эмили Грандбок.

Но я не сказала, что люблю его. Не знаю почему, ведь это на самом деле так. Может, все это – часть какого-то встроенного защитного механизма, с которым, похоже, рождаются на свет все женщины и который вечно нам мешает, топит нас, как в трясине, не позволяя нам говорить то, что мы так хотим сказать. Убежденность в том, что такая сдержанность каким-то образом позволяет нам всегда быть на шаг впереди, делает нас лучшей, более сильной частью человечества. Почему же тогда, притворяясь тем, кем я не являюсь, я чувствую себя слабой и опустошенной?

Я подождала, пока мы не устроимся на диване. Только тогда я затронула тему, которая прожигала дыру у меня в голове.

– Можно у тебя кое-что спросить про Ребекку? – Я старалась говорить очень ровным голосом.

– А это обязательно? – Адам вздохнул. – Мы так славно проводим время. Давай не будем все портить.

– Мы и не станем, – заверила я. – Мы просто разговариваем.

Он снова вздохнул с обреченным видом, но я напирала:

– Ты успел с ней попрощаться? Я имею в виду – она была еще жива, когда ты ее нашел? Она пришла в сознание хотя бы ненадолго – чтобы осознать, что ты там, с ней?

Он покачал головой:

– Нет. Когда я приехал, она уже… ушла. Она была… холодная на ощупь, губы синие. Я обнял ее и все звал ее по имени. Ничего. Никакого пульса, ничего.

Глаза у него стали наполняться слезами.

– А тебе пришлось участвовать во всех этих адских процедурах типа вскрытия или расследования? – спросила я.

– К счастью, нет. Она так давно страдала от астмы, все это так подробно было описано в истории болезни. Хотя болезнь-то была не в самой серьезной форме. По крайней мере, мы так думали. Во всяком случае, она-то и стала причиной смерти, это было очевидно.

– А твоя мама была там, с тобой?

Он мрачно кивнул:

– Именно она ее нашла. Даже не могу себе представить, каково ей пришлось.

– А кто ее последним видел? Перед тем, как ей стало плохо?

– Это у нас что – испанская инквизиция? – осведомился он.

– Прости, я не хочу в это лезть, я просто… не знаю… Я просто хочу как-то чувствовать себя ближе к тебе. Знать, что происходит у тебя в голове. Это же была такая огромная часть твоей жизни, и мне хочется, ну, как бы оказаться в том же пространстве, что и ты. Уяснить себе, как ты все это ощущал – и как ты это ощущаешь даже теперь, когда прошло уже несколько лет. Понимаешь?

Я сморщила нос, и он его поцеловал.

– Мама ей перед этим, в тот же день, завезла несколько коробок. И они с ней, по-моему, попили чаю – сделали перерыв в распаковке. И она, казалось, отлично себя чувствует.

– Как, совсем-совсем нормально? – удивилась я.

– Да, но у нее всегда так бывало перед приступом. Такие штуки подкрадываются незаметно.

– А ты когда-нибудь прежде видел, как у нее случается приступ астмы?

– Ну да, несколько раз. Правда, мы оба знали, как действовать, если она почувствует, что начинается. Так что это никогда не представляло никакой проблемы – если, конечно, у нее имелся при себе ингалятор, а он у нее всегда был под рукой. Она знала, что ей нужно прервать то, что она в этот момент делает, сесть и начать пшикать ингалятором, пока она не сможет снова регулировать дыхание. Страшно было только один раз – после того, как мы бежали на поезд. И бежали-то недолго, но она совсем выбилась из сил, и мне пришлось уложить ее прямо на пол в вагоне, пока я отчаянно искал ее ингалятор.