Она забрала хлыст и с артистизмом прирожденной циркачки пробежала по поваленному стволу обратно на берег, где, ежась от холода и сырости, надела свои ботинки.

«Поскорее бы добраться до Ясенева, а там я переобуюсь!»

И девушка быстро зашагала обратно – туда, где оставила свою верную Дженни.

Уже издали Амалия увидела, что Дженни не одна. Возле нее стоял браконьер в потрепанной одежде и, гладя лошадь по холке, что-то говорил ей. Дженни, однако, была не в восторге от его присутствия – она фыркала, мотала головой и отстранялась, насколько ей позволял наброшенный на ветку повод.

– Здравствуйте, Василий Васильич! – сказала Амалия, подходя ближе.

Браконьер, стоявший к ней спиной, медленно обернулся. И, к своему ужасу, Амалия признала в нем Павла Семеновича Митрофанова.

* * *

Первым побуждением Амалии было бежать, вторым – бежать как можно дальше. Но едва она сделала несколько шагов назад, как Митрофанов молча вскинул ружье. Дуло ружья смотрело прямо в голову Амалии.

Амалия ждала, что же ей подскажет хваленый голос здравого смысла, этот незаменимый советчик во всех ситуациях, но голос вякнул только «ой» и угас. Стало ясно, что рассчитывать на помощь здравого смысла не приходится. А между тем Митрофанов, хищно облизывая губы, подходил все ближе и ближе. Бородка лжехудожника была растрепана, глаза сверкали нехорошим, лихорадочным блеском, и один этот сумасшедший блеск заставил девушку похолодеть. Ружье Митрофанов так и не опустил, и оно по-прежнему было нацелено на Амалию. Невольно девушка сделала еще шаг назад.

– Я знал, что вы придете сюда, Амалия Константиновна, – сказал художник, улыбаясь неприятной улыбкой. – Это ведь вы убили Изабеллу? Да?

Амалия в остолбенении посмотрела на него. Блеск в глазах, улыбка… Нет, он не притворялся. Митрофанов действительно был не в себе.

– Послушайте, Павел Семенович… – начала Амалия, пытаясь сообразить, как же ей все-таки выпутаться из положения, которое с каждой секундой становилось все опаснее и опаснее.

– Вообще-то меня Григорием зовут, – доверительно сообщил Митрофанов. Правую щеку его перекосил нервный тик, он хихикнул и как-то жутко задергал правым веком. – Григорий, а по батюшке – Афанасьевич. Павлом Семеновичем я был так, для конспирации. – Он снова хихикнул и поудобнее перехватил ружье.

«Он меня убьет», – обреченно подумала Амалия, наблюдая за манипуляциями своего визави.

– Я знаю, – вслух сказала она. – И вы – не художник.

– Нет, – подтвердил Митрофанов, радостно осклабясь. – Они не пустили меня стать художником. Сказали, таланта маловато, а я так хотел учиться! Готов был отдать им последние деньги, но они меня не приняли. Не приняли, представляете? Я решил, что все равно поступлю на другой год, и стал готовиться, но деньги вскоре кончились. Как я был беден… Беднее любой церковной мыши! А потом я встретил ее, и началась совсем другая жизнь. – Он покосился на заводь, в которой стояла лодка, теперь совершенно скрытая камышами. – И деньги появились, но уже не было прежнего желания учиться. К чему? Зато звание художника отворяло передо мной все двери. Взять хотя бы Орловых – они ведь даже не удосужились проверить, кто я такой. – Лицо его неожиданно сделалось злым. – Уму непостижно, до чего порой бывают доверчивы люди.

– Адриенн Дарье тоже думала, что вы художник? – резко спросила Амалия.

Митрофанов разинул рот. На лице его было написано самое неподдельное восхищение.

– Ничего себе! Уже и до Адриенн добралась? Сильна! Я как тебя увидел, сразу же подумал: у этой лицо умное. Умная девушка – значит, и хлопот не оберешься. Ха-ха-ха! – Он залился дробным, быстрым, кудахчущим смехом. – Да, Адриенн тоже верила, что я художник. Я подошел к ней на каком-то приеме, где встречается весь Париж. Уморительная штука эти приемы! В одной гостиной – принц Бурбон, принцесса Бонапарт и какая-нибудь кокотка, удачно вышедшая замуж за американского миллионера. Просто потрясающе!

– За что вы убили Адриенн? – допытывалась Амалия. – Из-за диадемы?

– В точку попала! – Митрофанов засмеялся и несколько раз кивнул головой. – Мы получили заказ на диадему от очень серьезных людей. Приглянулась она им, понимаешь? Камушки, брильянты-изумруды, красота! А нам пришлось ломать голову, где эту диадему можно украсть. – Он широко улыбнулся. – Словом, увести ее из дома было бы чересчур хлопотно, и мы подумали: а почему бы не упростить дело? Адриенн собиралась надеть украшение на новогодний бал, и мы с Изабеллой решили так: она отвлекает спутника девушки, а я займусь самой Адриенн. Пара фраз, какой-нибудь укромный уголок, бокал шампанского, поднесенный вовремя, – и готово! Потом, чтобы никто ни о чем не догадался, снимаем с тела диадему, надеваем вместо нее другую, поддельную, и – домой! Все будут суетиться вокруг трупа, гадать, отчего умерла бедняжка, и никто не заметит подмены, а когда заметят, мы уже будем далеко. – Он вздохнул и скорбно сжал губы. – Да, это было одно из самых легких и приятных поручений, но когда мы принесли диадему заказчику, тот, мерзавец, не пожелал дать за нее полную цену. Сказал: и половины с вас будет достаточно, да еще, дескать, скажите спасибо, что я на вас в полицию не донес. Жулик! Что поделаешь – кругом жулики! А мы так надеялись на эти деньги…

– И что же вы сделали? – спросила Амалия. Против своей воли она сейчас чувствовала какое-то странное, болезненное любопытство к подробностям жизни убийц.

– Как – что? – беззаботно отвечал Митрофанов. – Хватанул я его бритвой поперек горла, вытащили мы у него из карманов все деньги, забрали диадему – и давай бог ноги. Диадему-то мы решили потом кому-нибудь продать. Хорошая ведь вещь. – Он наклонился к Амалии и понизил голос: – Кстати, нет желания ее приобрести? А?

– Может быть, – ответила Амалия, заставив себя улыбнуться. – Только вы сначала расскажите мне… – она запнулась. – …об Эмме Кох.

– Умница! – одобрительно пропел Митрофанов. – Нет, ты правда молодец! Хотя я знаю, кто тебе сказал про Эмму. Та рыжая оса, мадам Ренар, с которой Изабелла случайно оказалась в одной гостинице.

– За что вы убили Эмму? – напрямик спросила Амалия. – Что, у нее тоже были какие-то драгоценности?

– Нет, драгоценности там были ни при чем, – благодушно ответил Митрофанов. – Все из-за денег. Из-за них, проклятых. Дедушка Эммы за что-то осерчал на внука, своего наследника, и хотел все завещать Эмме. Вот тогда его мамаша и поторопилась принять меры. Наняла нас с Изабеллой, а мы устроили девушке легкую безболезненную смерть.

Амалия едва не задохнулась от негодования – настолько будничным тоном негодяй рассказывал об убийствах.

– И неужели вам было не жаль ее? – выпалила она. – Ведь Эмме было всего девятнадцать лет!

– Оно, конечно, так, – со вздохом согласился Митрофанов. – Только работа есть работа, и на ней распускаться не следует. Положим, мне было жаль Эмму, ну и что ей с моей жалости? Дело-то все равно делать надо.