17 декабря командир вызвал Калмыкова к себе. В помещении присутствовал Заика, чуть поодаль в темном углу, притаившись, сидел китаец-камердинер.

– Послушайте, Калмыков, – заговорил командир, – отберите пятерых казаков, на ваше усмотрение, потверже, и в добрый путь! Будете конвоировать груз в Копенгаген.

– В-вас будет сопровождать м-мой человек, – указал Заика на камердинера, – п-прошу бес-с-прекословно выполнять его указания.

– Как это понять? – Калмыков сузил глаза.

– Мы с Петром Александровичем (Колдуном) срочно выезжаем в Петербург, к сожалению, неотложные дела – Распутина убили. Так что придется вам смириться, К-ка-алмыков.

– Я могу отказаться?

Камердинер в углу запыхтел, зашебуршился.

– Вы о присяге по-по-помните? Присягали вы или нет?

– Знаете, сотник, – снова заговорил командир, – бывают такие ситуации, которые и объяснить нельзя. Умный сам поймет, а дураку… дураку что? Ему силком не вдолбишь…

Калмыков вышел из землянки. Застегнул шинель, чуть встревоженно огляделся.

Путь до Копенгагена был нелегким. Ехали в объезд – война. Жмеринка – Бердичев – Витебск – Петроград – не задерживаясь, дальше: Тампере – Упсала – Стокгольм – Мальме. Наконец, Копенгаген. Отношения у Калмыкова с китайцем не сложились, да и не китаец он оказался, а чистый японец – вражина. Единственный ехал, ни о чем не беспокоился, нервы, как кнуты… Остальные прибыли в Копенгаген изможденные. Страх высосал бравых вояк, иссушенные вышли они на перрон. Бывает как: вагон мягко качается, перестук колес убаюкивающе сонлив. Хорошо вытянуться во весь рост и лежать разутым, думать: с каждым оборотом, с каждым рывком паровоза – все дальше фронт. Приятно ехать, не чувствуя за собой никаких обязанностей, знать, что жизни твоей не грозит опасность и смерть где-то далеко…

Но не всегда! Любой из казаков конвоя был бы счастлив вернуться назад под немецкие и австрийские пули, лишь бы подальше от страшного, смердящего ужасом ящика.

На вокзале встречал Нильс. Он приехал в Копенгаген раньше, добираясь напрямую через немецкую территорию. Пошептавшись с японцем, сказал Калмыкову, что рад благополучному прибытию, что в лаборатории все готово к приему груза и что теперь казаки могут отдохнуть в спокойном, гостеприимном, как на картинке нарисованном, – Копенгагене.

И правда, их почти не беспокоили. Лишь однажды в середине февраля попросили сопровождать груз, когда перевозили его из университета в хирургическую академию. Казачки поскрипели, но дело сделали. Казалось, все самое страшное позади.

В это время стали приходить плохие новости.

23.02.1917

Волнения, возникшие в Петрограде на почве расстройства снабжения населения пищевыми продуктами, достигли в настоящее время таких размеров, которые, несомненно, угрожают превратиться в явления крайне нежелательные и недопустимые…

24.02.1917

Полиция с раннего утра приняла меры по недопущению недовольных в город. Несмотря на это, собравшиеся в разных частях Петрограда рабочие двинулись с окраин к центральным улицам…

25.02.1917

Трамвай по распоряжению градоначальника бездействует. Большая толпа манифестантов была остановлена отрядом солдат. В результате – около 60 человек убитых и раненых.

26.02.1917

Началось движение среди войск.

Восстал Павловский полк.

27.02.1917

Восстала значительная часть гарнизона.

Председатель Совета министров князь Голицын подал в отставку.

В столице образован Совет рабочих депутатов… Великая русская революция произошла!

1.03.1917

В Москве возобновились манифестации… Войска ходят с красными флагами. Говорят, Государь прибыл в Царское Село. Пробыл недолго. Государыня в истерике. Наследник болен; температура 39,9.

3.03.1917

Свершилось! Опубликован манифест Императора Николая II об отречении за себя и сына… Российский престол свободен.

4.03.1917

Запись дежурного в лабораторном журнале кафедры теоретической физики Копенгагенского университета: «С вечера 2 марта наблюдается отчетливая тенденция к увеличению интенсивности излучения исследуемого объекта».

24 марта в Копенгаген приехал Заика. Он находился в приподнятом настроении.

– Сенат Соединенных Штатов принял резолюцию с объявлением состояния войны с Германией, – радостно объявил он Калмыкову. – Так и на фронт не успеете, есаул.

– Подъесаул, – поправил Калмыков.

– Уже – есаул, поздравляю, – отсалютовал Заика.

– Лучше уж на фронт, чем тут, – Калмыков закусил черный ус. – Тошно, как в аду.

– Потерпите, дорогой. Скоро конец. У меня постановление Временного правительства. Мы забираем груз и конвоируем его в столицу. Исследования будут продолжены в Петрограде, в Кунсткамере.

– Лучше выкинуть бы его с парома в море, да и дело с концом. Ей-богу, было бы лучше.

Нильс, узнав о происходящем, пустился в крик.

– Как вы можете, работа находится в решающей стадии. Это возмутительно, мы еще не знаем природы явления, это опасно, наконец.

– Дорогой вы мой, – заикался сильнее обычного Заика, – я чиновник, у меня приказ министра юстиции. Александр Федорович Керенский настаивает на перемещении в Петроград. Я не готов обсуждать такие решения.

– Дайте мне хотя бы еще неделю. Это очень важно. Я прошу вас.

– Нет, – отрезал Заика, – у вас только три дня. Первого апреля мы с казаками должны быть в Стокгольме. Нас ждет специальный вагон.

Три дня спустя. Цюрих.

Вокзальные часы пробили три раза. Поезд отправлялся через 10 минут. Владимир Ильич нервничал. Вся компания была в сборе, не было только Надежды Константиновны.

– Опять она куда-то запропастилась, – будто извиняясь, обратился он к Моисею Мотьковичу.

– Наверное, в книжном, как всегда, застряла, – добродушно буркнул Давид Сократович.

– Как же, в книжном, знаем мы эти книжные. Небось, шляпку какую присмотрела, – зло сказала Буня Хемовна, жестко держа за руку сынишку Рувима.

– Как вам не стыдно, Буня Хемовна. Где Надежда Константиновна, а где шляпки, – одернула злюку Мая Зеликовна.

– Да бросьте вы ругаться, пойдемте лучше ее поищем, а то поезд вот-вот уйдет, – внес предложение Григорий Александрович.

– Не боись, Григорий Александрович, без нас, чай, не уйдет, – попытался разрядить обстановку весельчак Иоган-Арнольд Иоганович.

– Да вот же она скачет, – радостно заголосила Инесса Федоровна.

– Всыпать бы ей хорошенько за опоздание, – пошутила Валентина Сергеевна. Михаил Вульфович захихикал, а Владимир Ильич как-то вдруг успокоился, обнял Надежду Константиновну и вместе с ней стал пробираться к вагону.