В одиннадцать я уже готова заснуть в своей тарелке. Ребята доводят меня до хостела, а сами уходят слушать какую-то французскую группу, в которой одни девушки. Я же засыпаю мертвым сном, а когда просыпаюсь, вижу, что Келли, Нико и Шеззер живут со мной в одной комнате.

– Сколько времени? – спрашиваю я.

– Много! Уже десять, – говорит Келли. – Ты долго спала. И в таком шуме. Тут есть русская, которая каждое утро целый час сушится феном. Я решила дождаться тебя и спросить, пойдешь ли ты с нами. Мы сегодня идем на кладбище Пер-Лашез. Планируем пикник. По-моему, это чертовски жутко, но, похоже, французы так всегда делают.

Это очень соблазнительно: пойти с Келли и ее друзьями, провести все две недели как туристка, развлекаться. Не придется по этим жутким ночным клубам ходить. Не придется с Селин встречаться. Не придется рисковать, что мое сердце снова будет разбито.

– Может, я позже присоединюсь, – отвечаю я. – У меня на сегодня есть планы.

– Ага. У тебя сверхважная миссия по поеданию макаронов.

– Точно, – говорю я, – она самая.

За завтраком я разглядываю карту, дорогу от хостела до Северного вокзала. Можно дойти пешком, так что я отправляюсь в путь. Маршрут кажется знакомым, большой широкий бульвар с дорожками для велосипедистов и пешеходов посередине. Но, когда я приближаюсь к вокзалу, у меня начинается расстройство желудка, отрыжка, выпитый утром чай лезет обратно с кислотным привкусом страха.

Попав на Северный вокзал, я начинаю тянуть время. Захожу внутрь. Подхожу к пути, с которого уходит «Евростар». Вон он как раз стоит, как конь, ждущий, когда откроют стойло. Я вспоминаю, как я бежала отсюда к мисс Фоули, разбитая, запуганная.

Я заставляю себя выйти из вокзала и полагаюсь на свою память. Поворот. Еще один. И еще. Через железнодорожные пути, в промышленный район. И вот он. Я просто в шоке – я так долго искала его в Сети, а теперь он так легко нашелся. Его не было в «Гугле» или я тогда так плохо говорила по-французски, что меня никто не понял?

А может, не в этом дело. Может, меня прекрасно поняли, просто ни Селин, ни Великан там больше не работают. Год – это большой срок. Многое может измениться!

Я открываю дверь и вижу за барной стойкой парня помоложе, с хвостиком, я так разочарована, что чуть не плачу. Где Великан? А если его тут нет? Что, если и ее тут нет?

– Excusez moi, je cherche Céline ou un barman qui vient du Senegal.

Он молчит. Вообще не отвечает. Так и моет свои бокалы в мыльной воде.

Я вообще что-то сказала? По-французски? Я пытаюсь еще раз, добавляя на этот раз «s’il vous plaît»[65]. Он бросает на меня взгляд, достает телефон, пишет что-то и возвращается к посуде.

– Con[66], – бормочу я, это еще одно французское словечко, которому научил меня Натаниэль. Я толкаю дверь, вся на адреналине. Я так зла и на этого придурочного бармена, который мне даже не ответил, и на себя за то, что приехала сюда – и ради чего?

– Ты вернулась!

Я поднимаю глаза. Это он.

– Я знал, что ты вернешься, – Великан берет меня за руку и целует в обе щеки, как и в прошлый раз. – За чемоданом, non?

Я не могу вымолвить ни слова, так что просто киваю. А потом обнимаю его. Я так рада снова его видеть. И говорю ему об этом.

– Как и я. Я так рад, что храню твой чемодан. Селин говорит убрать его, а я говорю: нет, она вернется в Париж и захочет свои вещи.

Ко мне возвращается голос.

– Погоди, а как ты узнал, что я тут? Ну, сейчас?

– Марко писал, что меня ищет девушка из Америки. Я понял, что это будешь ты. Идем.

Я захожу обратно вслед за ним, Марко теперь моет пол, а на меня даже не смотрит. Мне неловко после того, как я обозвала его дебилом.

– Je suis très désolé[67], – извиняюсь я и проскакиваю мимо него.

– Он латыш. По-французски едва знает и стесняется, – сообщает Ив. – Он уборщик. Идем вниз, там твой чемодан. – Взглянув на Марко, я вспоминаю Ди, Шекспира, напоминаю себе, что все редко бывает именно таким, каким кажется с первого взгляда. Так что я надеюсь, что и моего французского оскорбления он тоже не понял. Я еще раз прошу прощения. Великан зовет меня вниз, в кладовую. Мой чемодан прячется в углу за стоящими друг на друге ящиками.

Все осталось на месте. Пакетик со списком. Сувениры. Дневник, в который вложены неподписанные открытки. Я была готова к тому, что все это уже запылилось. Я провожу пальцем по дневнику. Трогаю сувениры. Они оказались не важны, в памяти сохранилось другое.

– Очень хороший чемодан, – говорит Великан.

– Нужен? – спрашиваю я. Не хочу таскать его за собой. Сувениры я могу отправить домой по почте. А сам чемодан – только лишний груз.

– Нет, нет, нет. Это твое.

– Я не смогу его забрать. Возьму только самое важное, но возить за собой это все я не могу.

Он смотрит на меня серьезно.

– Но я хранил это тебе.

– Мне очень приятно, что ты сохранил, но он мне больше не нужен.

Он улыбается, сверкая белыми зубами.

– Я поеду в Рош Эстер весной, брат заканчивает, будем праздновать.

Я достаю то, что для меня важно, – дневник, любимую футболку, сережки, по которым скучала, – и убираю в сумку. Сувениры и открытки перекладываю в картонную коробку, которую отправлю домой.

– Возьми его в Рош Эстер, когда поедешь на выпускной брата, – говорю я. – Я буду очень рада.

Великан торжественно кивает.

– Ты вернулась не за чемоданом.

Я качаю головой.

– Ты его видел?

Он долго смотрит на меня. Снова кивает.

– Один раз. На следующий день.

– Знаешь, где мне его искать?

Великан поглаживает свою эспаньолку и смотрит на меня с состраданием, которое кажется мне излишним. После долгой паузы он говорит.

– Может, тебе лучше говорить с Селин.

В его голосе я слышу намек на то, что я уже знаю. Что Уиллема с ней что-то связывает. Что я могла быть права, когда сразу в нем усомнилась. Но если Великан об этом и знает, он все равно молчит.

– Сегодня у нее выходной, но иногда она приходит вечером на концерт. Сегодня у нас «Андрогинии», она с ними хорошая подруга. Я узнаю, будет ли она, и скажу тебе. И ты тогда все выяснишь. Можешь мне позже звонить, я скажу, будет ли она.

– Хорошо. – Я достаю свой парижский телефон, и мы обмениваемся номерами. – Ты, кстати, так и не сказал, как тебя зовут.