ПКТ ожил. Завибрировал, урча и плюясь сталью со свинцом. Огненные полосы трассеров забрали чуть влево. Первый крыложор, явно знакомый с такими подарками, тут же заложил офигенный вираж, уходя вправо. Морхольд оскалился, радуясь своей удаче и возвращению этого, пожалуй, самого приятного чувства для мужика. Стрельбе, именно стрельбе, со всеми сопутствующими делами. Запахом сгорающего пороха, грохотом выстрелов, толчками оружия и совершенно уникальным, безумно прекрасным чувством. Тем, когда ты можешь считать себя пусть и маленьким, но крайне опасным божком войны. Да, о да, этого Морхольду немного не хватало.

Трассеры прошили воздух, дотягиваясь, доставая огромное и, вместе с тем, такое ловкое тело крылатого врага. Крыложор, явно жалея о собственной торопливости и желании оказаться первым, закувыркался в сторону, надеясь выпутаться. Морхольд ему этого не позволил.

Пули хлестнули совсем рядом, почти касаясь серовато-желтого, еле-еле покрытого редкими блеклыми перьями крыла. Крыложор вытянул сильную шею, раскрыл клюв, наверняка по-своему матеря стрелка. Следующая очередь зацепила, рассекла кончик крыла, жадно вгрызлась дальше, закрепляя успех. Вспыхнули перья, разлетелись в воздухе первые струйки темной крови. Крыложора потянуло вниз, заставив сложить крылья, потом бросило в штопор, отводя от дирижабля одну из опасностей.

Морхольд дико и хрипло заорал что-то животное, взвыл, радуясь удаче. Да-да, мать вашу, это было его! Его собственное личное счастье, воняющее смазкой, сталью и порохом. Жесткое и тяжелое, но очень родное и близкое. Да, твари, вам не повезло. Вы, крылатые выродки, напоролись на Морхольда, любящего стрельбу так же, как он любит женщин. Да-да, именно так!

Он хрипло кашлянул, с натугой проворачивая сваренный курумочовскими Кулибинами станок, навалился, разворачивая тяжелые дуги. Тяжело? Да и хрен с ним. Лишь бы надежно.

Тяжелый – значит надежный. Так сказал, давным-давно, Борис Перо. И Морхольд в чем-то с ним был согласен почти полностью. И пусть перед Бедой различные пластики стали все распространеннее, это осталось там, позади. Ведь редко что заменит металл. А уж сейчас, так тем более. Молодой и глупый Морхольд верил, что автомат Калашникова так надежен, что может стрелять, даже искупавшись в грязи. Несомненно, может. Но не всегда.

ПКТ грохотал дальше, Морхольд радостно вопил, наслаждаясь вернувшимся счастьем, крыложоры уже не парили, нет. Они метались, стараясь не угодить под огненные струи. Соседняя гондола тоже не давала спуска. Пулемет трясся, выплевывая дымящиеся гильзы. Станок похрустывал под собственной тяжестью, вертелся как надо, смазанный и ухоженный.

Пулемет Калашникова, его ПКМ, всегда был прекрасен. Прекрасен своей лаконичностью, идеален в своем неповторимом стальном удобстве и великолепен при дружбе с ним. В детстве Морхольда каждый мальчишка, о да, даже воспитываемый в семье либеральных и толерантных космополитов, поклоняющихся Будде и проповедующих исключительно ценности однополой любви, мечтал об оружии. Несомненно, кто-то запросто бы и оспорил, да. Вот только, подтвердят бывшие и действующие сорванцы, ставшие мужчинами, каждый шкет мечтает об оружии. И это не странно.

Юркий сизо-голубой крыложорчик, нырнув в воздушную яму, хитро поймал поток, набирая скорость. Морхольд хмыкнул, закусил сильно отросший ус и нажал спуск, дождавшись подъема. Тварь, что говорить, хитра от своей дикой природы. Да только Морхольд хитрее. Пули практически разорвали крыложору грудь, отбросив удачно, прямо на следующего, крупного быстрого монстра. Тот чуть замешкался, отворачивая от несущегося навстречу менее удачливого собрата. Морхольд сплюнул, чувствуя бегущую все быстрее кровь. Кровь, стучавшую в висках так, как не с каждой женщиной.

Оружие возбуждает не хуже женщины. Уж точно не хуже, особенно если женщина является таковой только по первичным половым признакам. Хороший ствол, как самая страстная красотка, заставляет бежать кровь… и это нормально. Что порой хочется погладить больше? Гладкий и великолепный женский задок или гладкое и великолепное цевье?

Сейчас Морхольду куда ближе казалась его «спарка», работающая без проблем, тарахтящая емкими очередями, стегая металлом и не подпуская крылатую смерть ни к нему, ни к другим людям. Оба ствола слали вперед смерть, полностью слушаясь его, Морхольда, приказов. И он радовался этой прекрасной симфонии смерти, такой послушной в его руках.

Любой пулемет подобен блондинке валькирии, с его-то мощью и силой, равной тактико-техническим характеристиками дочерей хевдингов, взятых Одином к себе в свиту. Шелест протягиваемой ленты и блеск патронов так же прекрасен, как и шелк светло-золотистых, сверкающих пшеничными колосьями на солнце волос. Отдача во время очередей, сотрясающая все тело, не равна ли усилиям мышц богинь войны, перекатывающихся под кожей, закрытой сверкающими доспехами?

Морхольд рванул влево, не успевая перехватить ускользнувшую от него парочку черно-серых тощих птеродактилей, что-то каркающих друг другу. Но сосед-стрелок выручил, подстраховал, срезал обоих тварей одной очередью, заставил кружиться и скользить вниз двумя темными, брызгающими алым, болидами. Чуть проглянувшее через тучи солнце мазнуло по черным стволам соседнего боевого поста, уже возвращавшимся назад. Поста, стрелявшего с точностью снайпера.

Любую «снайперку», даже крупнокалиберную, Морхольд заслуженно равнял с тонкой и опасной восточной брюнеткой. Ствол, такой же длинный и идеальный, как ее ноги, приклад, аккуратный и удобный, точь в-точь, как и то, что ниже спины. Ну, а уж если говорить о моменте самого выстрела… – и сравнивать? Морхольд усмехнулся, подумав, а если бы кто сейчас смог прочитать его мысли? За кого приняла бы его такая незаурядная личность? Верно, за кровожадного и озабоченного маньяка. Но стесняться этого не стоило. Совершенно.

ПКТ загрохотали гуще и чаще: вынырнув откуда-то сверху и сбоку, опасно и близко, на дирижабль заходило целое звено из трех крыложоров. Белые раскаленные нити потянулись к ним, рассыпаясь сотнями кипящих капель от разлетающихся после попаданий пуль. Ленты, шелестя и позвякивая, распадались на звенья, с лязгом собравшиеся у ног Морхольда в уже приличных размеров кучку.

Да, Морхольд не стеснялся самого себя. Да, он на самом деле любил свое дело. И другого себе не хотел. Войну можно любить в разном виде. Пафосную глянцевую картинку он не воспринимал уже в детстве. В отличие от редких и правдивых разговоров по душам со старшими, бывавшими на ней, настоящей. И сейчас, стреляя по крылатым образинам, и позавчера, убивая грабителей, спасших его только из-за вещей и неделю назад, прорываясь с Дарьей через Отрадный, Морхольд, скрипя зубами от боли и усталости, все равно чувствовал себя на своем месте. Это просто была его настоящая жизнь.

Патроны закончились практически одновременно с целями. Последнюю, трусливо удиравшую за светлые облачка, расстреляли из чего-то ручного, похожего на ружье самого Морхольда. Красиво и беспощадно, тут же влепив следующий выстрел, стараясь не просто убить, а снести к чертям собачьим голову с вытянутой и не такой уж крепкой шеи. Морхольд, порыскав в поисках врага, выдохнул, отпустив штурвал из совершенно мокрых ладоней. Откинул капюшон, задрал очки на лоб, наслаждаясь холодным воздухом. И отдыхом. Вполне заслуженным отдыхом.