Удерживая мираж концентрацией воли, он принялся за развлечение. Клоуны, жонглеры, акробаты, танцующие дети. Он создал стаю фламинго и заставил их вышагивать и кружиться под музыку флейт. Потом фламинго разлетелись, и прибежал медведь, который набросился на еду; появился, страшно жестикулируя, дрессировщик медведя и стал гнать зверя прочь. Эта кутерьма привела публику в немыслимый восторг. В погоню включились клоуны, жонглеры и акробаты: они кувыркались через столы, бросались друг в друга едой, дрались из-за вина. Медведь запрыгнул на стол, поставил на голову блюдо с гранатами и стал отплясывать. Толпа была в восторге.

— Достаточно! — сказал Симон. Он сделал несколько пассов, и все исчезло.

— Ах, — выдохнула толпа, словно дети.

— Чего вы ожидали? — поинтересовался Симон. — Ничто не длится вечно, и ничто не есть то, чем кажется. Я обманывал ваши чувства иллюзией, но вся ваша жизнь — обман. Любой из вас может завтра умереть, и в чем будет смысл вашей жизни? Что вы знаете? Ничего, что бы могло вам помочь. Куда вы идете? Откуда пришли? Что вы делаете в этом призрачном мире, где все не так, как вы хотите, и откуда вы в любой момент можете исчезнуть? Неужели вы никогда не задумывались об этом? Конечно, задумывались. И в этом ваше спасение.

Он продолжать говорить, пока солнце не начало отбрасывать на площадь длинные тени. Среди его слушателей были двое мужчин, только что прибывшие в город с севера. Один из них нервничал. Его спутник, низкорослый, со свирепым взглядом, слушал очень внимательно и время от времени насмешливо улыбался.

Он бывал в этом месте раньше, но оно ему не понравилось. Люди здесь были высокомерными, они потешались над его одеждой и вечно куда-то спешили! Даже если удавалось найти человека, который не бежал по своим делам, он скорее всего говорил только на греческом. Кефа знал несколько слов по-гречески, но их хватало в лучшем случае на то, чтобы построить вопрос, ответа на который он все равно не мог понять.

Наконец на одной из боковых улиц он нашел странствующего точильщика ножей, который говорил на арамейском и у которого не было клиентов.

— Я ищу человека по имени Симон из Гитты, — сказал Кефа.

— Я такого не знаю.

— Он маг. Иногда он называет себя Симоном Волхвом.

— Я не знаю никаких магов, — сказал точильщик ножей, окинув Кефу подозрительным взглядом.

— Он путешествует с женщиной по имени Елена. Они проповедуют и показывают фокусы и иллюзии. Мне сказали, что он может быть в Сидоне.

— Это Сидон, — сказал точильщик ножей.

— Я знаю, — сказал Кефа. Они посмотрели друг на друга.

— Хотите заточить нож? — спросил точильщик.

— Нет, спасибо, — сказал Кефа, — он достаточно острый. Так вы ничего о нем не знаете?

— Нет. Я посмотрю на ваш нож.

— Он достаточно острый, — сказал Кефа.

— Я еще не видел ножа, который был бы достаточно острым. Дайте-ка мне его.

Кефа протянул ему нож. Точильщик проверил нож и порезал свой большой палец. Он отдал нож. Кефа улыбнулся, кивнул и пошел прочь. Когда он дошел до угла, точильщик позвал его:

— Эй! Эти люди, о которых ты спрашивал. Они шикарно одеваются и говорят… ну, о сексе?

— Ш-ш, — сказал Кефа.

— Они здесь были месяц назад. Наделали шуму и отправились дальше, в Триполис.

Тиберия Александра сменил прокуратор Куман. Карьера нового губернатора началась при неблагоприятных обстоятельствах.

Во время многолюдного весеннего праздника, когда паломники со всей империи традиционно собирались в Иерусалиме, Куман, опираясь на опыт, разместил войска во внешнем дворе Храма, чтобы упредить демонстрации. Праздник длился семь дней. Стояла жара. Солдаты скучали. На четвертый день один солдат, поддавшись чувству негодования, задрал свою тунику и, наклонившись, выставил голую задницу на обозрение толпы — универсальный жест простолюдинов, выражающий неуважение.

Начались волнения. Негодующие паломники требовали, чтобы солдат был немедленно наказан. Куман, вместо того чтобы удовлетворить их требование, велел им успокоиться и продолжить празднества. В ответ он получил град камней.

Так как бунт был неотвратим, губернатор позвал подкрепление из форта, расположенного на северной стороне Храма. От этого форта шли ступени к колоннаде, окружавшей внешний двор, — единственное место на территории Храма, куда допускались язычники. (Непосредственная близость гарнизона оккупационных войск к главной местной святыне сама по себе давно вызывала у иудеев недовольство.) Храм, соседствующий с ним форт и царский дворец были самыми выдающимися архитектурными памятниками времен Ирода и занимали большую территорию; но в тот момент там собрались несколько тысяч мужчин, женщин и детей и возбужденная когорта войск.

Свежие войска поднимались по ступеням, ведущим во внешний двор. Люди потеряли голову, началась давка. В панике они натыкались друг на друга в узком пространстве колоннады и не могли выбраться наружу. Те, кому удалось выбраться, попадали в окружающий Храм лабиринт узких, запутанных улочек. Солдатам не понадобилось даже обнажать оружие. Сотни людей были задавлены или задохнулись в толчее.

Вскоре после этого на горной дороге за городом напали на государственного чиновника и ограбили его. В качестве ответной меры Куман послал солдат в ближайшие деревни. Один из солдат зашел слишком далеко. Найдя свиток, содержащий часть Закона, он порвал его и бросил в огонь.

Разъяренная толпа предстала перед Куманом в его уютной резиденции в Кесарии. На этот раз он хорошо запомнил урок. Виновному солдату отрубили голову.

Куман так и не понял народа, которым он был послан править. Он не понимал ни их страстного стремления к справедливости, ни его причину — их ощущение колоссальной несправедливости истории. Отсутствие у него воображения предопределило его крах.

Ближе к концу его правления паломник, направлявшийся в Святой город на праздник, был убит, будучи проездом в Самарии. Куман ничего не предпринял. Ходили слухи, что он получил взятку от самаритян. Друзья убитого взяли дело в свои руки и под предводительством нескольких зелотов предприняли карательный налет на самаритянские деревни. Куман разгромил налетчиков с помощью кавалерии.

Самаритяне обратились к легату Сирии, непосредственному начальнику Кумана, и потребовали возмещения за опустошение их земли. Одновременно прибыла иудейская депутация с жалобой на убийство паломника и на тот факт, что преступление осталось безнаказанным. Легат постановил распять на кресте взятых Куманом в плен зелотов и направил руководителей обеих сторон, а также и самого губернатора в Рим. Император приговорил к смертной казни самаритян, которые начали конфликт, и с позором уволил Кумана с занимаемой должности.

Неспособность Кумана урегулировать этот братоубийственный конфликт имела несколько последствий. Во-первых, место Кумана занял прокуратор, который еще в меньшей степени подходил на эту должность, чем все его предшественники. Во-вторых, религия и война в тот момент стали одним понятием. Торжество, испытанное в тот пьянящий миг, не забылось. Некоторые из зелотов, бежавших от кавалерии Кумана, не вернулись домой. Они остались в горах, на этой суровой, неприступной земле со множеством утесов и обрывов, которая на протяжении многих веков считалась оплотом их нации. Постепенно они снова сделали ее своей. Это была земля разбойников, и также это была святая земля. Кроме того, она идеально подходила для партизанской войны.