Она вскинула бровь.

— Простите, что я вам не верю, милорд, поскольку с момента нашей встречи вы слишком часто угрожали этим самым репутациям.

— Больше никаких угроз. Я хочу, чтобы они были счастливы. Чтобы ты была счастлива.

Он может сделать ее счастливой. Звучит заманчиво. Мысль пронеслась в голове, и у Пенелопы не возникло ни тени сомнения. Этот мужчина умеет сосредоточиться только на чем-то одном, и если он решит наполнить ее жизнь счастьем, то непременно преуспеет. Но это на карту не поставлено.

— Отомстить ты хочешь больше.

— Я хочу и того, и другого. Я хочу получить все.

Пенелопа, внезапно почувствовав раздражение, отвернулась и заговорила в окно кареты:

— О, Майкл, кто и когда сказал тебе, что ты можешь получить все?

Они целую вечность ехали молча, а когда карета остановилась, Майкл вышел и повернулся, чтобы помочь спуститься ей. И пока он стоял там в тени кареты, с протянутой к ней рукой, ей вспомнилась та ночь в Фальконвелле, когда он предложил ей свою руку и свое приключение, и она приняла все, думая, что перед ней по-прежнему тот мальчик, которого она когда-то знала.

Но это не так. От того мальчика ничего не осталось... он превратился в мужчину, состоящего из двух половин — добрый защитник и порочный искупитель. Ее муж.

И, да поможет ей Господь, она его любит. Как ни странно.

Все эти годы она ждала этой минуты, этого откровения, уверенная, что оно полностью изменит ее жизнь, и от восторга расцветут цветы и запоют птицы. Но любовь эта получается какая-то сложная. Скорее мучительная.

Пенелопа вышла из кареты сама, не опираясь на его сильную, обтянутую перчаткой руку, поднялась по ступеням и вошла в холл городского дома, где не было ни единого слуги. Майкл шел следом, но она, не задержавшись ни на мгновение, направилась прямиком к лестнице и стала подниматься наверх.

— Пенелопа, — позвал он ее снизу, и она зажмурилась, не желая слышать свое имя, срывающееся с его уст и своей нежностью причиняющее ей такую боль.

Она не остановилась.

Он медленно шел следом, сначала по лестнице, затем по длинному темному коридору до ее спальни. Она оставила дверь открытой, зная, что он войдет, даже если она запрется изнутри, и пошла к туалетному столику, на ходу снимая перчатки и аккуратно положив их на стул. Он закрыл дверь за собой и повторил:

— Пенелопа. — В голосе прозвучала твердость, требующая повиновения.

Ну, с повиновением она покончила.

— Пожалуйста, посмотри на меня.

Она не дрогнула. И не ответила.

— Пенелопа... — Его голос замер. Краем глаза она заметила, что он запустил пальцы в волосы, взъерошив их — так красиво, так нехарактерно для него. — Я десять лет жил этой жизнью. Месть. Возмездие. Это меня питало — поддерживало меня.

— Ты ошибся, — сказала она, подходя к умывальнику у окна. — Это тебя отравило.

— Может быть.

Она налила в таз холодной, чистой воды и опустила в него ладони, глядя, как они бледнеют и расплываются на фоне фарфора. Вода меняет их истинный вид. И заговорила она, обращаясь к этим чужим конечностям:

— Ты ведь знаешь, что это не поможет, верно? — Майкл не ответил, и она продолжила: — Знаешь, что, осуществив свою драгоценную месть, ты захочешь чего-нибудь еще. Фальконвелл, Лэнгфорд, Томми... что потом? Что будет следующим?

— Потом жизнь. Наконец-то, — просто ответил он. — Жизнь, избавленная от призрака этого человека и того прошлого, которым он меня наградил. Жизнь без возмездия. — Он помолчал. — Жизнь с тобой.

Сказав это, он оказался рядом — ближе, чем она предполагала. Пенелопа вынула руки из воды и повернулась. Слова обожгли — причинили ей настоящие мучения. Именно их она так отчаянно хотела услышать... с самого начала их брака... может быть, задолго до него. Может быть, с тех пор, как начала писать ему письма, зная, что он их никогда не получит. Но как бы сильно она ни хотела их услышать, оказалось, что поверить в них она не может. j :

— Ты ошибаешься. Ты не изменишься. Ты просто останешься во тьме, закутавшись в свое отмщение. — Она помолчала, зная, что ему просто необходимо услышать то, что она скажет дальше. А ей — сказать это. — Ты будешь несчастлив, Майкл. И я буду несчастлива с тобой.

Его челюсть напряглась.

— А ты у нас такой эксперт? Ты, со своей праведной жизнью, там, далеко в Суррее, ни мгновения риска, ни единой помарки на твоем безупречном, добродетельном имени. Ты ничего не знаешь о гневе, о разочаровании, о душевном опустошении. Не знаешь, каково это, когда твою жизнь выдернут из-под тебя и когда ты хочешь только одного — наказать человека, сделавшего это!

Негромкий голос разорвал тишину в комнате, как пушечный выстрел, и Пенелопа поняла, что больше не может сдерживаться.

— Ты... страшный... эгоист. — Она шагнула к нему. — Думаешь, я не знаю, что такое разочарование? Думаешь, я не испытывала разочарования, когда все вокруг — подруги, сестры — выходили замуж? Думаешь, я не испытывала душевного опустошения, когда обнаружила, что мужчина, за которого я собиралась выйти замуж, любит другую? Думаешь, я не испытывала отчаяния каждый день, просыпаясь в отцовском доме и понимая, что никогда не достигну счастья... никогда не обрету любви? Думаешь, так просто, когда женщину вроде меня перекидывают от одного мужчины к другому, чтобы он ею распоряжался — отец, жених, а теперь муж?

Она наступала на него, оттесняя к двери, слишком взбешенная, чтобы заметить — он послушно движется вместе с ней.

— Нужно ли тебе напоминать, что я в жизни своей не имела права выбора — никогда? Что все, что я делаю, все, что я есть, — это во благо другим?

— Это твоя вина, Пенелопа, не наша. Ты могла отказаться. Никто не угрожал твоей жизни.

— Еще как угрожали! — взорвалась она. — Угрожали моей безопасности, моей защищенности, моему будущему! Если бы не Лейтон, не Томми, не ты, то что? Что было бы, когда мой отец умрет, а у меня нет ничего?

Он подошел к ней вплотную, взял за плечи.

— Да только все это было не ради самосохранения, верно? Тобой двигало чувство вины и ответственность, и желание дать своим сестрам жизнь, которой тебе не досталось.

Пенелопа прищурилась.

— Я не собираюсь просить прощения за то, что делала ради них. Мы не все такие, как ты, Майкл, испорченные и эгоистичные, и...

— Только не останавливайся, милая, — протянул он, отпустив ее и скрестив руки на широкой груди. — Ты как раз подошла к самому интересному. — Пенелопа промолчала. Он поднял бровь. — Трусиха. Нравится тебе это или нет, но именно ты сделала свой выбор, Шестипенсовик, и никто другой.

Она возненавидела его за то, что он сейчас назвал ее этим прозвищем.

— Ошибаешься. Думаешь, я бы выбрала Лейтона? Думаешь, выбрала бы Томми? Думаешь, я бы выбрала...