– Вона не начиненная. Хочу с французом похристосоваться, с праздником поздравить. Три дня трудился, писал… Веня, пойди до батарейного командира, проси дозволенья выпалить.

Веня с радостным визгом понесся к землянке, где жил мичман Панфилов, и вернулся, крича на бегу:

– Можно, можно!

Зарядили пустой писаной бомбой мортиру Михаила Могученко и выпалили.

Через несколько минут с батареи французов раздался ответный выстрел, и сигнальщик на «Камчатке» крикнул:

– Бомба! Наша! Берегись!

Женщины в ужасе упали на землю. Бомба с воем упала посреди люнета и взорвалась, разостлав сизый туман вонючего дыма. С визгом брызнули осколки и, шмякаясь, вонзились в землю.

– Благополучно! – возвестил сигнальщик и прибавил: – «Он» шуток не понимает!

– Пойдем-ка, старуха, от греха подальше домой! – предложил Андрей Могученко.

Они ушли с «Камчатки» вместе с Маринкой. Ольга с Наташей остались. Грубый ответ французов на поздравление с праздником раззадорил и матросов, и мичмана Панфилова. Он, выйдя из землянки, приказал дать залп, но уже не пустыми писанками, а начиненными бомбами.

Французы на залп не ответили. Вообще день прошел на всей линии укреплений сравнительно спокойно. Убитых и раненых насчитали всего сорок человек.

На рассвете в понедельник при порывистом ветре с проливным дождем на французском корабле у входа в Севастопольскую бухту взвилась ракета. По этому сигналу разом загремели все французские батареи, а к ним через час присоединились англичане.

Укрепления Севастополя опоясались огнем ответной канонады. Пять часов подряд севастопольские комендоры состязались с неприятелем и, не уступая в числе выстрелов, поддерживали неумолкаемый огонь. Запасы пороха и снарядов истощились, и был разослан по всем батареям приказ отвечать не более как одним выстрелом на два выстрела противника.

Англичане и французы не жалели пороха и снарядов. Пользуясь своей железной дорогой из Балаклавы, они подвезли огромные боевые запасы и выпустили по Севастополю тысячи снарядов. В гуле канонады ухо не различало ни своих, ни неприятельских выстрелов: они слились в неумолкающий оглушительный рев.

Настал вечер – канонада продолжалась и длилась всю ночь. Ядра и бомбы разрушали валы, засыпали рвы, заваливали пушечные амбразуры, вырывали глубокие воронки на площадках бастионов. Больше всего пострадали передовые укрепления левого фланга обороны: Селенгинский и Волынский редуты и Камчатский люнет, превращенные снарядами в бессмысленное, беспорядочное нагромождение земли, камней, туров, досок и бревен.

Ночью, несмотря на то что канонада не прекращалась, севастопольцы принялись исправлять укрепления. На батареи и бастионы под проливным дождем по скользким тропинкам хлынул весь народ из слободок и из курлыг, понастроенных севастопольской беднотой в безопасной полосе позади бастионов. К утру солдаты, матросы и народ исправили все укрепления, вместо подбитых орудий на батареи прикатили новые пушки, и к утру Севастополь, как и накануне, по-прежнему грозно отвечал на жестокий вражеский огонь. Пушечный гул не прекращался опять целый день, а к вечеру из окопов неприятеля раздался ружейный огонь, и кое-где под защитой его противник делал попытки атаковать передовую линию русских траншей. Все атаки были отбиты. В ночь ждали общего штурма на полуразрушенные укрепления. Войска стали в ружьё. Пушки зарядили картечью. Но противник не решился на штурм, продолжая канонаду.

И так пять дней и пять ночей подряд шла ожесточенная пальба. Четвертый бастион был совершенно разрушен – его пришлось строить заново. Неуверенные атаки пехоты неприятеля отбивали штыками. Войска и рабочие дошли до полного изнеможения. Для пушек не хватало зарядов, что заставило приступить к разделке патронов, над чем трудились детвора и женщины, пересыпая порох в холщовые картузы.

В субботу неприятель взорвал подземную мину, подведенную к выступающему углу Четвертого бастиона. Черный столб от взрыва взлетел к небу, и на бастион обрушились кучи земли и камней. При взрыве этой мины погибли несколько человек из гальванической команды, которые работали в галерее русской контрмины. Среди погибших был солдат гальванической команды Дмитрий Ручкин.

В воскресенье 4 апреля, на Красную горку, канонада с обеих сторон немного утихла. Красная горка – первый день весенних свадеб. По обычаю встречать в этот день восход солнца на холмах, население севастопольских слободок не покинуло после ночных работ бастионов и батарей. Когда солнце, румяное и пышное, поднялось над гребнем холмов, на бастионах послышались радостные крики и песни. Солдатки и дочери матросов водили хороводы на изрытых снарядами площадках бастионов. Там и тут плясали под песни батальонных хоров, под балалайки и рожки.

Наташу со Стрёмой венчали в Никольской церкви на Городской стороне. Никогда в Севастополе не игралось столько свадеб, как на Красную горку 1855 года. Церковь, где недавно отпевали сестрицу Хоню, наполнилась девушками в светлых подвенечных нарядах, молодыми офицерами, армейскими и морскими, в парадных мундирах, солдатами и матросами с Георгиевскими крестами, принаряженными подружками невест и прифранченными дружками женихов. Отцам и матерям при венчании детей обычай запрещал быть в церкви.

После венчания Наташа проводила Стрёму на Камчатский люнет: ему настало время нести вахту. Наташа вернулась в отчий дом, оттуда со всей семьей направились в курлыгу Стрёмы. Тяжелую тюменскую укладку снесли туда на руках батенька с Тарасом Мокроусенко.

В курлыге, когда в нее внесли сундук, не могли поместиться все пришедшие. Анна неодобрительно осматривала убранство Наташиного «дворца», сказочно освещенного светом через разноцветное окно.

– А небогат мой второй зятек!.. – вздохнула Анна.

На топчане стоял матросский чемоданчик, а под топчаном – пара солдатских сапог. На колке, вбитом в расщелину между камнями, висела будничная одежда Стрёмы.

Наташа сидела на топчане и улыбалась.

В эту минуту в курлыгу вбежал с дико расширенными глазами Веня и, задыхаясь, прокричал:

– Ты, Наталья, не плачь! Он живой! Его пулей в грудь навылет ранило… Он ничего, смеется. «Беги, – говорит, – жене скажи». Его на Павловский мысок понесли…

Наташа молча сорвала с головы фату, украшенную цветами, бросилась вон из курлыги и побежала к Павловскому мыску.

Дом Могученко опустел. Стрёма быстро поправился и вернулся в строй. Наташа совсем переселилась в построенный для нее Стрёмой «дворец». Ольга и Тарас больше месяца после Красной горки не показывались на Малаховом кургане.

Маринка отправилась провожать своего нареченного, мичмана Нефедова, на поправку. Из дому Маринка захватила только узелок – скрыня Маринки стояла пустая рядом с пустым морским сундуком Хони.

Андрей Могученко навещал Анну не чаще раза в неделю. Веня приходил домой не каждый вечер, иногда с Михаилом, – он считался с братом в одной вахте. Анна большую часть времени проводила одна. Чаще других она виделась с Наташей, приходившей к матери на криницу[322]за водой.