Нет, моя история начинается в одном из городов на севере Германии, продолжается в Киле, Мюнхене, Берлине, потом действие перемещается в Восточную Словакию, ненадолго задерживается во Франции, затем в Лондоне, в Киеве, возвращается в Берлин и заканчивается в Праге, Праге, Праге! Прага – город ста башен, сердце мира, око циклона[261]моей фантазии, Прага с пальцами дождя, барочная мечта императора, каменный очаг Средневековья, музыка души, протекающая под мостами, император Карл IV, Ян Неруда, Моцарт и Вацлав, Ян Гус, Ян Жижка, Йозеф К.[262], Praha s prsty deště[263], «шем» на лбу Голема[264], Лилиова улица с ее всадником без головы[265], Железный человек, который ждет невинную девушку: лишь она может его спасти, да и то раз в сто лет, меч, замурованный в кладке моста[266], и этот слышный мне сегодня, сейчас топот сапог… сколько еще он будет слышен? Год. Может быть, два. На самом деле – три. Я в Праге, не в Париже, а в Праге. В сорок втором году. Только начинается весна, а у меня нет куртки. «Экзотика – то, что я ненавижу», – говорит дальше Маржан. А в Праге нет никакой экзотики, потому что это сердце мира, гиперцентр Европы, потому что именно в Праге той весной 1942 года разыграется один из самых великих эпизодов великой трагедии вселенной.

Конечно, в отличие от Маржан Сатрапи, Милана Кундеры, Яна Кубиша и Йозефа Габчика я не изгнанник, не политический ссыльный. Но может быть, именно потому я и могу говорить откуда хочу, не возвращаясь постоянно в исходную точку, ведь мне не надо ни перед кем отчитываться и не надо ни с кем сводить счеты в родной стране. Я не страдаю душераздирающей ностальгией по Парижу, и мне не свойственны разочарование и меланхолия великих изгнанников. Вот почему я могу думать и свободно мечтать о Праге.

180

Вальчик помогает двум своим товарищам искать место для операции. Однажды, когда он в очередной раз мерит шагами город, к нему привязывается бродячая собака. Щенок. Почему он ощутил близость с этим человеком, как угадал его необычность? Неизвестно, но, что бы там ни было, щенок идет за ним по пятам. Вальчик сразу же это чувствует и оборачивается. Щенок останавливается. Вальчик двигается дальше – и щенок тоже. Они вместе пересекают Прагу, и к тому времени как Вальчик оказывается у дома Моравцовых, где ему дали пристанище, у собаки уже есть и хозяин, и имя: привратнику Вальчик представляет щенка как Балбеса. Отныне они каждый день выходят на поиски вместе, а если Вальчик не может взять щенка с собой, он обращается к привратнику с мольбой в голосе: «Разрешите мне оставить у вас своего дракона!» (Видимо, собака была очень крупная или, наоборот, совсем мелкая – возможно, Вальчику были по душе иносказания.) Оставшись один, без хозяина, Балбес смирно, не двигаясь, ждет его под столом в гостиной – иногда часами. Это животное наверняка не играло решающей роли в операции «Антропоид», но, по-моему, лучше использовать лишнюю деталь, чем пропустить какую-нибудь существенную.

181

Шпеер снова приезжает в Прагу, но сейчас уже только по делу, не как в прошлый раз. Думаю, министр вооружения собирается обсудить с протектором Чехии, одного из важнейших промышленных регионов рейха, проблемы рабочей силы. Весной 1942 года, когда миллионы людей сражаются на Восточном фронте, когда немецкие танковые атаки все чаще подавляются огнем советских, когда советская авиация начинает преодолевать кризис, в котором оказалась в начале войны, и постепенно восполнять потери, понесенные в 1941-м, а английские бомбардировщики все чаще совершают налеты на города Германии, это вопрос еще более жизненно важный, чем в декабре 1941-го. Требуется все больше рабочих, чтобы выпускать больше танков, больше самолетов, больше пушек, больше ружей, больше гранат, больше подводных лодок и того нового оружия, которое должно привести Третий рейх к победе.

Нынче Шпеер обходится без экскурсии по городу и официального кортежа. Нынче он один, без жены: у них с Гейдрихом рабочая встреча. Ни у того ни у другого нет времени на светскую жизнь. Шпеер, чьи деловые качества в его области признаны равными гейдриховским в своей, этому рад, тем не менее, заметив, что Гейдрих сейчас не только перемещается без эскорта, но и спокойно ездит по улицам Праги в открытой, не бронированной машине с единственным телохранителем, он же – шофер, не может удержаться от вопроса, не опасно ли это. А протектор отвечает: «Почему вы думаете, что мои чехи станут в меня стрелять? С какой это стати?» Гейдрих, наверное, не читал статьи еврея Йозефа Рота, писателя из Вены, сбежавшего в Париж, писателя, насмехавшегося в газете 1937 года над злоупотреблениями в средствах и изобилием вооруженных людей, обеспечивавших безопасность нацистских сановников. «Видите ли, – писал он от имени одного из таких, – я теперь так велик, что просто обязан опасаться; моя жизнь так драгоценна, что я не имею права умереть; я так верю в свою звезду, что остерегаюсь случая, который может оказаться роковым для многих звезд. Кто дерзает, тот выигрывает? – Тому, кто выиграл трижды, больше нет нужды дерзать!» Теперь уже Йозеф Рот ни над кем не насмехается, потому что умер в тридцать девятом, и, может быть, Гейдрих все-таки читал статью, появившуюся в газете инакомыслящих беженцев, то есть подрывных элементов, наблюдение за которыми наверняка входило в обязанности СД, – но как бы там ни было, он, человек действия, спортсмен, пилот, воитель, должен был объяснить штафирке с наманикюренными пальчиками, что представляет собой его Weltanschauung[267]. Хотя бы отчасти. Объяснить, что окружать себя телохранителями – значит вести себя подобно мещанину, а это не слишком-то красиво. Пусть уж так ведет себя Борман, другие иерархи партии, но не он… На самом деле он опровергает слова Йозефа Рота: по мнению Гейдриха, лучше умереть, чем позволить кому-то подумать, будто ты боишься.