Тишина.

– Убить крысу легко. Все, что для этого нужно, – кусок старого сыра и капкан с пружиной. Но убить тысячи крыс, миллион крыс, миллиард или семь миллиардов уже не так просто. Для этого понадобится наживка. Отрава. Не обязательно травить семь миллиардов крыс, только определенное количество, чтобы они разнесли яд по всей колонии.

Бритва даже не шевелится. Я понятия не имею, слушает он или нет. Может, вообще спит.

– Крысы – это мы. Программа, которая загружается в эмбрионы, – наживка. Какая разница между человеком, который является носителем их сознания, и тем, кто верит, что он и есть носитель? Разницы никакой. Есть только одно «но». Риск. Риск – вот в чем разница. Не мы рискуем. Рискуют они. Зачем им подвергать себя такому риску? Ответ: они и не подвергают. Их здесь нет, Бритва. Их никогда здесь и не было. Только мы. Всегда были только мы.

Он очень медленно наклоняется и гасит лампу.

Я вздыхаю:

– Но в любой теории есть слабые места. Эта не сочетается с вопросом о большом камне. Зачем вообще огород городить, если всего-то надо бросить один очень большой камень?

А вот теперь очень тихо, настолько тихо, что, если бы не усиление, я бы и не услышала:

– Заткнись.

– Зачем ты это сделал, Алекс?

Если «Алекс» – вообще его имя. Вся его история может быть ложью, которую выдумал Вош, чтобы манипулировать мной. Скорее всего, так и есть.

– Я солдат.

– И ты просто исполняешь приказы.

– Я солдат.

– Это не объясняет твоих действий.

– Я солдат!

Я закрываю глаза:

– Шахбол. Это тоже – Вош? Извини. Глупый вопрос.

Молчание.

– Уокер, – говорю я и открываю глаза. – Конечно. Это единственное разумное объяснение. Дело ведь в Эване, да, Бритва? Ему нужен Эван, а я – единственная, кто может к нему привести.

Молчание.

Взрыв лагеря «Приют» и неуправляемые дроны, которые вдруг посыпались с неба. Зачем им вообще нужны дроны? Этот вопрос всегда не давал мне покоя. Неужели так сложно найти горстку выживших, если в твоем распоряжении все технологии для их обнаружения? Выжившие кучкуются. Они, как пчелы, собираются в свой улей. Дроны применялись не для того, чтобы найти нас. Дроны применялись, чтобы найти таких, как Эван Уокер. Одиночек с усиленным организмом, которые разбросаны по всем континентам и вооружены знанием, которое в случае сбоя системы может привести к тому, что все построение рухнет. Как, собственно, и произошло.

Эван выпал из решетки. Вош не знает, где он и жив ли. Но если Эван жив, Вошу нужен инсайдер, которому поверит Эван.

«Я кузнец, а ты меч».

Целую неделю Бритва – мой единственный компаньон. Он и защитник, и нянька, и охранник. Я проголодаюсь – он приносит еду. Мне больно – он облегчает боль. Я грязная – он меня моет. Он всегда рядом. Он не бросит. Он здесь, когда я бодрствую, он здесь, когда я сплю. Я ни разу не видела, чтобы он спал. Он постоянен, а вот мой сон – нет. Я просыпаюсь по несколько раз за ночь, и он неизменно наблюдает за мной со своего места у двери. Парень, который легко заставил меня поверить ему, поверить в него, теперь все время молчит, он мрачен, и кажется, его что-то беспокоит. Как будто я могу сбежать. Он-то знает, что могу, но не сбегу, потому что я в плену обещания, которое держит меня крепче тысячи цепей.

На шестой день Бритва обвязывает платком рот и нос и поднимается по лестнице на третий уровень. Спускается он с тележкой, в которую погрузил труп. Вывозит труп во двор. Возвращается и снова поднимается туда же. Кажется, что с пустой тележкой ему идти не легче, чем с нагруженной. Он спускает второй труп. Потом третий. Я сбиваюсь со счета на сто двадцать третьем. Бритва очищает склад от мертвых тел, сооружает из них пирамиду во дворе и поджигает. Тела мумифицировались, поэтому огонь занимается легко и горит ярко. Этот погребальный костер виден издалека – если бы только в округе был хоть кто-то, кто мог бы увидеть. Свет костра проникает на склад и превращает бетонный пол в золотистое морское дно. Бритва располагается на пороге и смотрит на огонь. Удлиненная тень, похожая на лунное затмение. Он снимает куртку, потом рубашку и закатывает рукав футболки. Я вижу, как в желтых отсветах блестит лезвие его ножа. Он вырезает какие-то знаки у себя на плече.

Наступает ночь, костер постепенно гаснет. Мое сердце ноет от тоски, я вспоминаю летние лагеря, и как ловила светляков, и как на августовском небе загорались звезды. Вспоминаю запахи пустыни и протяжный вздох ветра, который долетал со стороны гор, и то, как солнце ныряло за горизонт.

Бритва зажигает керосиновую лампу и подходит ко мне. Он пахнет дымом и немного смертью.

– Почему ты это сделал? – спрашиваю я.

Глаза над повязкой из платка застланы слезами. Я не знаю, это слезы от дыма или от чего-то еще.

– Приказ, – говорит он.

Бритва вынимает иголку капельницы у меня из вены и наматывает трубку на стойку.

– Не верю, – говорю я.

– Я просто в шоке.

Это практически все, что он произнес с тех пор, как ушел Вош. Удивительно, но мне становится легче, когда я слышу его голос. Он осматривает рану у меня на лбу. Свет тусклый, и Бритва наклоняется очень близко.

– Чашка, – шепчу я.

– А ты как думаешь? – раздраженно спрашивает он.

– Она жива. Только через нее он может на меня повлиять.

– Тогда да – она жива.

Он смазывает порез антибактериальной мазью. Неусовершенствованному человеку пришлось бы наложить несколько швов, а в моем случае через пару дней даже шрама не останется.

– Он блефует, – говорю я. – Разве он может сейчас убить ее?

Бритва пожимает плечами:

– Потому что ему плевать на жизнь одной девочки, когда на карту поставлен весь мир? Попробуй угадать.

– После всего, что случилось, после всего, что услышал и увидел, ты все еще веришь ему?

Он смотрит на меня сверху вниз, и лицо такое, будто ему даже жаль меня.

– Я должен верить ему, Рингер. Как только перестану, мне конец. Я – это они. – Он кивает в сторону двора с дымящимися черными костями.

Потом садится на соседнюю койку. Лампа стоит на полу у него в ногах, она подсвечивает снизу его окаменевшее лицо, глазницы заполнены мглой.

– Теперь слишком поздно, – говорю я.

– Верно. Мы уже мертвы. Поэтому и нет никакого рычага влияния, понятно? Убей меня, Рингер. Убей прямо сейчас и беги. Беги, Рингер.

Я могу сорваться с койки, он и глазом моргнуть не успеет. Один удар в грудь, и сломанное ребро пронзит сердце. А потом я бы ушла, ушла на свободу, где могла бы прятаться годами, десятилетиями, до самой старости, до тех пор, пока двенадцатая система не перестанет поддерживать во мне жизнь. Я могу пережить всех. Я могу проснуться однажды утром, и окажется, что я последний человек на Земле.