Ручное оружие, способное поражать цели, – это раз. Скорее всего – те самые карабины, один из которых захватили при пленении контролера. Но здесь их было очень много: сотни, а то и больше.

Средства борьбы с каналами связи – это два.

Дроны непонятного происхождения и конструкции – это три.

И четкая координация всех отрядов, после первого налета выработавших единую тактику противодействия.

И очень эффективную тактику: из двадцати трех бомбардировщиков вернулись два, причем один из них новый, с малоэффективным искином. При первых повреждениях этот дрон прекратил выполнять боевую задачу и потянулся к базе, притащив неизрасходованную энергоячейку назад.

Более того, машины-разведчики тоже ухитрились пострадать от огня вражеских наблюдателей. Дальние подступы к дороге не были безопасными. Из семи было сбито на месте две, еще одна рухнула по дороге назад.

Воздушные силы радикалов перестали существовать. Осталось восемь машин, и лишь одна из них имела развитый искин. Точнее, слаборазвитый. У остальных он являлся, что называется, «чистым листом». Нужны были десятки часов тренировочных полетов, тренажерные наработки в условиях потока ускоренного времени и прочее-прочее.

А еще надо было срочно разработать методы противодействия электромагнитному оружию церковников. Потребуется защищенная аппаратура связи, что утяжелит конструкцию, и без того перегруженную.

Авиации больше нет. Пришло время наземного сражения.

Как сотни и тысячи лет назад, командование лихорадочно выбирало рубеж, на котором следует остановить церковников.

И выбор был сделан в пользу варианта, который, без сомнения, одобрили бы все предки.

Что может быть лучше речной преграды?

Либерий осадил лошадь, спешился, бросил поводья подскочившему воину из молодых и полез в фургон. За парусиной ему открылась диковинная картина: блоки древней аппаратуры, перемигивающиеся огоньками разных цветов, соединяющие их шлейфы проводов, питающая все это хозяйство стандартная энергоячейка и восседающий на мешке с сеном Эйс – более подходящей для таких условий мебели не нашлось. Техник выглядел странно: глухие очки на половину лица, на руке диковинная перчатка-манипулятор, пальцы непрерывно шевелятся, управляя чем-то, что видит только он.

Церковник не стал здороваться, сразу приступив к делу:

– Ребята Нарбиса видели еще одну летающую машину.

– Мне уже доложили, я послал туда беспилотник.

– Ты уже посылал его в прошлый раз, но он ничего не нашел.

– Значит, это был просто очередной разведчик. Наверное, присматривает за отрядом Нарбиса издали.

– А он мог заметить твою птицу и улететь?

– Нет. Дроны радикалов на гравитационной тяге и при таких размерах двигательного блока вряд ли могут подниматься выше трех сотен метров. Разве что снять с них вообще все, оставив из лишнего только оптический сенсор и пассивную систему связи. Но толку от такой машины будет немного. Мой беспилотник летает гораздо выше, а у них нет средств наблюдения за небом, сенсоры смотрят только вниз и вперед.

– Еще пара таких налетов, и мы останемся без войска.

– Но потери не такие уж большие.

– Ты издеваешься? Почти три сотни убиты, и почти столько же покалечены так, что если и смогут воевать, то не скоро. И мы перевели гору биоты на остальных, ведь после взрывов образуется яд.

– Ты говорил, что у вас четыре тысячи воинов.

– Так и есть. Но еще два налета, и на ногах останется половина. И я тебе так скажу: войско, еще до начала битвы потерявшее каждого второго, победить не сможет. Не тот настрой уже будет. Надо что-то придумать против этих бомб.

– Пытаюсь, но, Либерий, времени мало было на это. Я почти все его потратил, копируя вам пушки и карабины, еле выкроил несколько часов на станции постановки помех и остальное.

– Не очень-то твои станции им помешали.

– Поверь, без них потери оказались бы куда выше.

В фургон заглянула Тейя:

– Почему стоите?

– Управляю беспилотником, – пояснил Эйс. – При тряске это очень неудобно.

– И что там?

– Да видели их бомбардировщик, проверяю теперь. О! Вот и он!

– Летающий дрон нашелся? – спросил Либерий.

– Да. И это точно не бомбардировщик. Брюхо не вижу, но летает быстро, груженые, они на такое не способны. Видимо, и правда разведчик.

– Жаль, что твоя птица не может их обстреливать.

– Она легкая и быстрая, но за все надо платить.

– Я понимаю…

– Попробую послать ее чуть дальше. Этот беспилотник, похоже, двигается кругами, все дальше забирая на юго-запад. Может, прикрывает что-то, надо проверить, раз я уже там. Шванди поттета цеттах! Прости, Ти!

– Что случилось?! – насторожился Либерий.

– Обстреляли, ухожу на виражах.

– Кто?

– Не видел. Похоже, с земли лупили. Там река дальше, по обоим берегам заросли. Вспышки в них были, и вроде даже трассы кинетики видел. Мазилы – даже близко не прошел ни один, а ведь я летел по прямой, ничего не боясь.

Тейя вызвала электронную карту и указала на синюю линию:

– Это Подонец, самая значительная река здесь. Они ждать нас там хотят, я думаю. На другом берегу. Удобно будет так.

Либерий нахмурился: штурмовать берег, на котором засел враг, ох как непросто. А если у него к тому же бронированные боевые машины…

– Снаряды вроде приличного калибра – это или дроны, или стационарные установки. Но думаю, что дроны, потому что били даже из густых зарослей вдали от берегов. Зачем ставить стационар там, где вообще нет видимости?

– Можешь вернуться и рассмотреть получше? – спросил Либерий.

– Попробовать можно, но если собьют – это будет на твоей совести.

– У тебя еще птицы есть, не обеднеешь.

– Я к этой привык, она счастливая. Сейчас наберу высоту, потом развернусь. Когда начнут стрелять, пойду на снижение. Скорость при этом возрастет, попасть труднее будет. Проскочу за реку, думаю, дальше у них дронов не будет, смысла нет раскидывать их по такой площади. Кстати, вы не находите забавным наш диалог?

– О чем ты? – не поняла Тейя.

– Либерий говорит на древнем, презираемом его церковью языке, с чудовищным акцентом, ты на его родном, иногда путаясь, а я перемешиваю слова из обоих. И при этом прекрасно друг друга понимаем.

– Тебя понимаем только я и Тейя, – поправил его Либерий.

– Но ведь это всего лишь начало. Ваш язык надо менять.

– Зачем?

– Он очень грубый, на нем невозможно представить песню.