Именно с написанием речи Джона Голта, которая начинается ближе к концу циклопической книги объемом более чем в тысячу страниц, у Рэнд возникли серьезные трудности. В то время как остальная часть «Атланта» являла собой динамичное повествование, наполненное лихо закрученными сюжетными ходами и поворотами, которые Рэнд очень любила, монолог Голта был чем-то, совершенно иным по своей природе. Рэнд наконец-то нашла ответы на самые первые вопросы, которые поднимал этот роман, вопросы, которые направляли ее в течение многих лет. Объективизм она считала безупречной рациональной системой, которой не было ни у кого в мире, кроме нее. Теперь эту систему следовало преподать миру в доступной художественной форме.

Именно эта функция была возложена на речь Голта – философскую апологию рациональной, полностью независимой личности. Дело не только в том, что человек свободен в своем выборе – ему приходится выбирать, и даже просто оставаться живым – тоже выбор, пускай и непроизвольный. Устами Джона Голта Рэнд говорит: «Человек не запрограммирован на бессознательное выживание. Его отличает от других живых существ то, что перед лицом альтернативы – жизнь или смерть – ему необходимо действовать, сделав свободный выбор. Ему не дано бессознательного знания того, что для него хорошо, а что плохо, от каких ценностей зависит его жизнь, что он должен предпринимать, чтобы жить. Вы лепечете об инстинкте самосохранения? Именно инстинкта самосохранения у человека и нет. Инстинкт – это бессознательное знание. Желание не есть инстинкт. Желание жить не обеспечивает суммы необходимых для жизни знаний. И даже желание жить нельзя назвать бессознательным: зло, угрожающее вашей жизни, зло, о котором вы не знаете, заключается в том, что этого-то желания у вас и нет. Страх смерти не есть любовь к жизни, и он не дает необходимых для сохранения жизни знаний. Человек сам, с помощью собственного разума должен добыть эти знания и выбрать способ действия, но природа не может заставить его воспользоваться своим разумом. Человек способен уничтожить сам себя – именно так он и поступал на протяжении почти всей своей истории».

Все это Рэнд имела в виду не в экзистенциальном, а в буквальном смысле. Объективизм отрицал существование инстинктов или некоего врожденного знания, которое толкало бы людей на поиски убежища, пищи и половых партнеров. Вместо этого Рэнд предлагала тезис о том, что решение продолжать жить является рациональным выбором, сознательно сделанным человеческим разумом. Разуму в ее философской концепции выделялось центральное место. Разум был всем.

Подвох заключался именно в том, что Рэнд захотела выразить все эти революционные для своего времени идеи, поместив их в контекст художественного произведения – как она уже поступала в романах «Мы – живые» и «Источник». Но, хоть она и говорила свободно о своих философских свершениях с компанией молодых учеников, процесс перевода ее системы на язык художественной литературы оказался поистине грандиозной задачей. Чтобы вплести свои идеи в ткань повествования, ей пришлось приводить аргументы, минуя дебаты – поскольку речь Голта является не диалогом, а монологом. Это было бы легко сделать, думала Рэнд, если бы она писала трактат. Но как ее герою преподнести эти идеи в контексте развлекательного художественного произведения? Она металась взад-вперед, лихорадочно перебирая жанры, и чувствуя, что ее разум начинает ее подводить. Всякий раз, когда слова начинали бежать по бумаге, Рэнд понимала, что пишет как философ, а не как романист. Раздраженная этим, она останавливалась и начинала снова. До тех пор, пока монолог Голта не был завершен, она даже не занималась поисками возможного издателя, и у окружавших ее людей складывалось впечатление, что она может в конце концов отложить этот проект на еще более долгий срок или вовсе отменить как провалившийся. Фрэнк, который наблюдал за литературной деятельностью Рэнд в течение более чем двадцати лет, полагал, что это было худшее время, которое она когда-либо переживала. На создание речи Джона Голта Айн Рэнд потратила два года.

Трудности, которые испытывала Рэнд, обнажили глубокую проблему самоидентификации. «Кажется, я стала и философом-теоретиком и писателем-прозаиком», – с удовольствием писала она в личном дневнике, когда начинала планировать этот роман около десяти лет назад. Поначалу это казалось беспроигрышной комбинацией. «Источник» нес на себе отпечаток ее первого столкновения с политической жизнью Америки. Трехтомник «Атлант расправил плечи» создавался в новом тяжелом испытании: в нем сталкивались фантастика и философия, романтическое и рациональное начала. Работая над этой книгой, Рэнд исчерпала свой внутренний резерв творческой энергии, и после того, как роман был закончен, она никогда больше не писала художественной прозы.

На протяжении двух лет, понадобившихся ей для того, чтобы выстрадать речь Джона Голта, нервное напряжение, которое переживала Рэнд, сильнейшим негативным образом сказывалось на тех, кто находился к ней ближе всех. Будучи эмоциональным центром жизней Натана, Барбары и Фрэнка, Айн задавала настроение для них всех. Она стала мрачной, раздражительной и злой. Ухаживания Натана не помогали ее смягчить. Неважно, насколько желанный, он стал помехой для ее работы. Однако когда Бранден старался не попадаться ей на глаза, становилось еще хуже. Наедине Рэнд обрушивалась на него с руганью за недостаточное внимание, а перед остальными возвышала Натана до небес. Она срывалась на Фрэнка за малейшие оплошности, иногда втягивая в их семейные разборки и Натана. Она также приходила в ярость от постоянных приступов тревоги, терзавших Барбару, и ее просьб о помощи, сопутствовавших этим приступам.

В атмосфере этого постоянного раздражения Рэнд разработала новую теорию «эмоционализма», чтобы объяснить поведение Барбары. Как и концепция социальной метафизики, эмоционализм был попыткой сгенерировать в плоскости психологии идеи, которые были выражены в прозе Рэнд. Эмоционалистами она называла тех людей, которые, вопреки учению объективизма, позволяли вести себя по жизни своим эмоциям, а не разуму. Рэнд предполагала, что одной из причин, которые приводят человека к такому состоянию, может являться подавление эмоций, которое может в итоге полностью выхолостить способность к рациональному мышлению. Игнорируя свои эмоции, эмоционалисты просто не могли бороться с их влиянием. Конечно, такая теория могла отчасти пролить свет на происходящее с Барбарой. Однако, в руках таких людей, как Рэнд и Натан идея об эмоционализме была, скорее, не инструментом для понимания, а методом осуждения. Никому так и не пришло в голову, что подавление эмоций в случае Барбары было связано с тем, что она безропотно приняла «согласованную» любовную связь между ее мужем и самой близкой подругой.

Интерес к психологии, который начала проявлять Рэнд, был следствием влияния Натана. Он теперь двигался к степени магистра психологии и продолжал расширять объективизм, выводя его в новые области, а Рэнд с любопытством следовала за ним. Концепция эмоционализма привела Айн к дальнейшим размышлениям о человеческой психологии, что вылилось к созданию ею собственных терминов – «подземелье» и «надстройка», используемых для определения, соответственно, подсознания и сознания. Противоположностью эмоционалиста, согласно ее построениям, являлся, конечно же, рационалист, чьи эмоции всегда лежат на поверхности и могут быть легко объяснены. Рэнд принялась составлять психологические характеристики различных участников «Коллектива» и, после продолжительных размышлений об эмоционалистах, рационалистах, подземельях и надстройках, написала восторженное послание Натану: «Покалывание в животе (и в мозгу) подсказывает мне, что это верное направление… Я уверена, что роль психологии состоит в том, чтобы обнаруживать, идентифицировать, а затем стараться излечить все те неизбежные ошибки в понимании и анализе информации, которые может допускать человеческое сознание». Психология предоставляла Рэнд еще одну возможность применить принципы объективизма к повседневной жизни.