Я настолько опешила, что едва не лишилась дара речи, при этом — навсегда.

Выпив чай, поднялась наверх, к Тосе. Она спала как убитая. Мягко ее разбудила.

— Тося, я еду в Варшаву.

— А сколько времени? — пробормотала дочь.

— Восьмой час.

— Я иду к десяти. Зачем ты меня будишь? — Тося прижалась к подушке, а потом вдруг приподняла голову. — Зачем ты едешь? Что-нибудь с бабушкой?

— Еду, чтобы встретиться с Адамом, — ответила я, а моя дочь сорвалась с постели, чего никогда не случалось в столь ранний час.

— Зачем, мама? Разве ты не понимаешь, что этого не надо делать? Женщина не должна бегать за мужчиной! Не унижайся!

У меня не было сил объяснять своей взрослой дочери всю сложность судьбы немолодой женщины. Я оставила Тосю в постели и, набравшись мужества, приняла женское решение. Сколько же можно убегать от реальности?

Я давно не ездила на поезде в это время. Сидела у окна и смотрела на мир, пробуждающийся к жизни. Пошли в рост озимые, зеленоватой дымкой подернулись березы, тут и там вылезли из земли тюльпаны, в лесу уже полно анемонов и примул. Я проезжала мимо поносного цвета домишка — прошло столько лет, а меня не переставал удивлять его колер.

Адам бывает на радио до десяти, я подожду его. Если уж он беседует с чужими людьми, то не откажется от разговора со мной, это точно. Это не Эксик.

Я пересела на автобус. Вся Варшава ехала на работу, в автобусе толчея, я с трудом пробила билет. День обещал быть чудесным.

На радио охранник не хотел меня впускать.

— Вы к кому? — остановил он меня.

— В программу «Пожалуйста, следующий».

— У меня нет для вас пропуска, — сказал он и взглянул на меня с любопытством. — Она уже через несколько минут заканчивается. Вы опоздали.

— Знаю. Я подожду.

Я сидела в пустом вестибюле, не сводя глаз с часов, висящих над закрытым киоском. Еще десять минут, еще пять. Может быть, он сегодня задержится, хотя обычно после передачи уставал так, что сразу же уходил. Охранник устроился за своей стойкой и взял в руки газету. Я смотрела на секундную стрелку, которая упругими, мелкими шажками обходила по кругу циферблат. Пятнадцать, шестнадцать, тридцать, шестьдесят. Минутная стрелка вздрогнула и перескочила на одно деление. И снова десять, одиннадцать…

Я увидела его, он спускался по лестнице, в своей коричневой куртке, с набитой сумкой, как обычно, перевешенной через плечо. Он не видел меня, пока не видел, но сейчас увидит. Я встала и пошла навстречу. Адам остановился на лестнице, растерялся, лицо окаменело. Он ускорил шаг, пошел мне навстречу.

— Что ты здесь делаешь? — Как я могла хотя бы на миг предположить, что он обрадуется?

— Я должна с тобой поговорить.

— Пожалуйста, мы уже разговариваем. — Он опустился на пластиковый стул, я села напротив него.

— Адась, ты должен мне сказать, что произошло, — собралась я с духом. — Прошу тебя.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, а я почувствовала, что меня покидают последние силы, хотя разговор едва начался. — Что ты хочешь узнать?

— Я хочу знать, что случилось. Что случилось с тобой, что произошло с нами. Я пришла не просить тебя остаться со мной, а чтобы ты мне все объяснил.

— Нечего объяснять, и так все ясно, — сказал он. Его взгляд блуждал где-то над моей головой.

— Я все-таки не понимаю, что произошло… это письмо… — Язык меня снова не слушался, но я не буду просить милостыни, я хочу, как взрослый человек, просто что-нибудь выяснить. Поэтому я откашлялась и продолжила: — Скажи мне, почему ты принял такое решение?

— Кажется, таково было твое желание, разве нет?

— Нет, — сказала я, хотя мне хотелось крикнуть: «Да! Потому что не такого я тебя знаю, не такого я тебя люблю!» — Нет, не таково мое желание. Я люблю тебя, и мне было довольно трудно решиться приехать сюда после нашей вчерашней встречи…

— Но ты была такая радостная вчера… до того как увидела меня, ведь правда?

Я не понимала, о чем он говорит.

— Адам, разговаривай со мной нормально.

— Юдитка, ты все знаешь, чего же тебе надо? Следовало меня предупредить, взрослые люди должны расставаться как-то с достоинством. А ты…

— Я ничего не сделала! Объясни! Это ты несешь ответственность за то, что произошло!

— Я? — Адам поднял брови. — Ты думала, я не узнаю, что ты меня обманываешь? Что ситуация изменилась? Что Тосин отец все-таки значит для тебя больше, чем я?

— Ничего подобного! — оборвала я. — Что за глупости ты говоришь?

— Нет, Юдитка! — Адам поднял руку. — Раз уж ты здесь, давай выясним все до конца. Я звонил в Рождество… — сделал это импульсивно, ты ведь писала, что едешь к брату. Трубку взял Тосин отец, совсем по-свойски! Он сторожил дом? Ты даже не подошла к телефону… Я дал тебе время… А ты как ни в чем не бывало писала коротенькие письма: как там в Нью-Йорке, все в порядке? Решила оставить меня в запасных? Чтобы я ждал, выйдет у тебя там что-нибудь или нет? Я ошибся в тебе, вот как. Бывает.

— Адам, я действительно соврала. Тося не хотела ехать… Я придумала, что брат… чтобы тебя не обидеть… И это все. Прости меня, прости, прости. Тосин отец для меня только и исключительно отец моего ребенка. Я не люблю его, я люблю тебя.

Но Адам не слышал того, что я говорила. Портье или охранник сложил газету и ушел в подсобку. Мы остались одни.

— Я видел вас вчера вместе. Ты сияла от радости, была такая красивая, но как только увидела меня, изменилась в лице. Смешалась, не знала, как объясниться. Впрочем, необходимости в объяснении нет. Все ясно. Не надо меня обманывать. Неужели со вчерашнего дня ситуация изменилась? Я написал тебе в январе, что нам нужно время подумать. Потом начал волноваться — что происходит? Попросил Шимона, чтобы он к вам поехал, проверил, все ли в порядке. Его принял твой бывший муж. Он жил у тебя.

— Ты что, сошел с ума? Адам! Что за бред ты несешь?

— Не обманывай меня, Юдитка, это так жалко звучит! Я разговаривал с Улей, она подтвердила. Что еще ты хочешь знать?

— Адам, почему ты не можешь мне поверить, а веришь лишь всем остальным? Ты же сам учил меня, что любить — значит верить и доверять. Почему ты даже не хочешь выслушать меня?

— Не знаю, что в твоей жизни вчера изменилось, прости, но я уже не заинтересованная сторона.

Адам встал и взглянул на меня, а я поняла, что мне здесь больше нечего делать. Невозможно разговаривать с тем, кто не желает говорить. Он поднял свою тяжелую сумку, снова перебросил ее через плечо. Над его головой — часы, стрелка двигалась, нервно дергаясь. Адам посмотрел мне прямо в глаза, я не отвела взгляд и увидела тень, воспоминание о прежнем Адаме, а нынешний повернулся и ушел, слегка сгорбившись.