– Да, – ответил Гуччо. – Но они страстные охотники и ничем, кроме охоты, не интересуются.

– Великолепно! Тогда отвези им двух соколов, я их велел доставить для Артуа. Ничего, подождет… Кстати…

Толомеи тихонько рассмеялся, но тут же умолк: в голову ему пришла новая мысль.

Он снова нагнулся над сундуком и вытащил оттуда еще один пергаментный свиток.

– Вот счета его светлости Артуа, – начал он. – При случае он не откажется тебе помочь. Но куда вернее будет, если ты, протянув правой рукой прошение, покажешь левой пачку его расписок… А вот долги короля Эдуарда… Не знаю, племянничек, удастся ли тебе разбогатеть при помощи всех этих бумаг, знаю одно – с ними можно наделать немало зла! Итак, в путь! Мешкать не время. Вели седлать коня.

Положив ладонь на плечо юноши, Толомеи наставительно произнес:

– Судьба всех наших компаний в твоих руках, Гуччо, смотри не забывай этого. Хорошенько вооружись и возьми с собой двух людей. Захвати также вот этот мешочек – здесь тысяча ливров: это оружие посильнее всех клинков на свете.

Гуччо обнял дядю с незнакомым ему доселе волнением. На этот раз вовсе не требовалось выбирать себе личину воображаемого героя и разыгрывать роль преследуемого властями заговорщика; роль эта предоставлялась ему самой жизнью; человек мужает, рискуя, и Гуччо становился мужчиной.

Меньше чем через час он уже скакал к воротам Сент-Онорэ в сопровождении двух слуг, отряженных дядей.

Тем временем мессир Спинелло Толомеи, накинув на плечи плащ, подбитый мехом, ибо октябрь выдался холодный, кликнул двух слуг с кинжалами за поясом и факелами в руках и отправился под таким конвоем в особняк, занимаемый Ангерраном де Мариньи, чтобы дать коадъютору генеральный бой.

– Доложите его светлости Ангеррану, что банкир Толомеи хочет видеть его по неотложному делу, – сказал он привратнику.

Толомеи попросили обождать в богато обставленной прихожей – коадъютор жил с чисто королевской роскошью.

– Проходите, мессир, – пригласил его наконец секретарь, распахнув дверь.

Толомеи прошел три просторные залы и очутился лицом к лицу с Ангерраном де Мариньи, который, сидя в одиночестве у себя в кабинете, доедал ужин, не переставая просматривать бумаги.

– Вот поистине неожиданный гость, – холодно сказал Мариньи, знаком приглашая банкира садиться. – И по какому делу?

Толомеи вежливо нагнул голову, сел и спокойно ответил:

– По государственному, мессир. Уже несколько дней по городу ходят слухи о подготовляемых Королевским советом мерах, которые затрагивают и мое коммерческое предприятие, скажу откровенно, затрагивают весьма чувствительно. Кредит подорван, покупателей становится все меньше, поставщики требуют немедленной уплаты, а что касается тех, с которыми у нас другие дела… ну, скажем, к примеру, долги… так они все отодвигают и отодвигают сроки. Так что создается крайне затруднительное положение.

– Которое никакого отношения к государственным делам не имеет, – заметил Мариньи.

– Ну, как сказать, – возразил Толомеи, – как сказать. Если бы речь шла только обо мне, я и не подумал бы беспокоиться. Но затронуты интересы слишком многих людей и здесь, и в других местах. В моих отделениях неспокойно…

Мариньи вместо ответа потер ладонью свой тяжелый шишковатый подбородок.

– Вы, мессир Толомеи, человек рассудительный, – наконец заговорил он, – и не должны бы, казалось, верить этим слухам, которые, порукой в том мое слово, не имеют никакого основания. – При этих словах Мариньи с самым безмятежным видом посмотрел на человека, которого он собирался уничтожить.

– Бесспорно, бесспорно, ваше слово… Но война дорого обошлась государству, – ответил Толомеи. – Налоги поступают не так быстро, как то бы желалось, и казне может понадобиться прилив новых капиталов. Так вот, мессир, поэтому-то мы и подготовили один план…

– Какой? Ваша коммерция, повторяю, меня совершенно не касается…

Толомеи поднял руку, как бы говоря: «Терпение, мессир коадъютор, терпение, вы еще ничего не знаете», и произнес:

– Мы хотим ценой огромного усилия прийти на помощь нашему обожаемому королю. Мы имеем возможность предложить казне значительный заем от имени всех ломбардских компаний и удовлетвориться при этом самыми ничтожными процентами. Я пришел сюда, чтобы сообщить вам об этом.

Тут Толомеи нагнулся к камину и шепотом назвал такую крупную цифру, что Мариньи даже вздрогнул. Но он тут же подумал: «Если они готовы безболезненно оторвать от себя такую сумму, значит, можно получить в двадцать раз больше».

Так как Мариньи приходилось много читать и он проводил за работой немало бессонных ночей, глаза его быстро уставали и краснели.

– Хорошая мысль и похвальное намерение, за которое я вам весьма благодарен, – ответил он, помолчав немного. – Однако ж должен сказать, что я немало удивлен… До меня доходили слухи, что некоторые компании переправили в Италию крупные суммы в золоте… Не может же это золото быть одновременно и там и тут.

Толомеи плотно зажмурил свой левый глаз.

– Вы человек рассудительный, ваша светлость, и вы не должны верить этим слухам, которые, тому порукой мое слово, не имеют никакого основания, – произнес он насмешливым тоном, подчеркнув последние слова. – Разве мое предложение не лучшее доказательство нашего чистосердечия?

– К счастью, – холодно возразил коадъютор, – я верю вашим словам. Если бы было иначе, король не потерпел бы подобного ущерба благосостоянию Франции, и пришлось бы положить этому конец.

Толомеи даже бровью не повел. Перевод ломбардских капиталов за границу начался вследствие угрозы ограбления банков, и эта операция должна была послужить Мариньи оправданием намечаемых им мер. Получался порочный круг.

– Надеюсь, мы уже переговорили обо всем, мессир Толомеи, – сказал Мариньи.

– Именно так, ваша светлость, – ответил банкир, подымаясь. – Не забудьте же нашего предложения… если по ходу дел оно может вам пригодиться.

Уже подойдя к двери, банкир обернулся, словно пораженный внезапной мыслью, и спросил:

– Меня уверяли, что его преосвященство ваш брат архиепископ Санский прибыл на днях в Париж…

– Да, прибыл.

Толомеи раздумчиво покачал головой.

– Никогда бы я не осмелился беспокоить столь прославленного священнослужителя, даже будь у меня к нему неотложные дела. Но я был бы счастлив довести до его сведения, что нахожусь в полном его распоряжении и явлюсь, когда ему будет угодно меня видеть, в любой день и даже час. У меня есть для него важное сообщение.

– А что вы хотите ему сообщить?

– Первая добродетель банкира, ваша светлость, – это уметь держать язык за зубами, – с тонкой улыбкой возразил Толомеи.

И, уже взявшись за ручку двери, он добавил сухим тоном: