Волны били в борт, и все сущее на судне сотрясалось, и после всякого удара Арсений удивлялся, что оно еще цело. Огромные волны то подпирали судно, то уходили из-под него. Оно заваливалось на борт, неуклюже, боком кланяясь волнам, едва не касаясь их верхушками мачт. Крутилось в водоворотах, подпрыгивало и ныряло.

Арсений все еще стоял в дверях. Мимо него по палубе пробирались два матроса. Двигались полусогнутыми, широко расставив ноги. Разведя руки, словно для объятий. Они тащили какой-то канат от мачты к борту, пытаясь его натянуть, и сами были привязаны к мачте канатами. То и дело скользили и падали на колени. Их непонятная Арсению работа была похожа то ли на танец, то ли на моление. Может быть, они и в самом деле молились.

Арсений увидел, как по левому борту шел огромный пенистый вал. Несмотря на темноту, вал был хорошо виден, и гребень его переливался в непонятно откуда идущем свете. Это мерцание и было самым страшным. Вал был гораздо выше палубы. В сравнении с валом корабль казался маленьким, почти игрушечным. Арсений беззвучно крикнул матросам, чтобы спасались, но они продолжали свое странное движение. Надвинутые капюшоны уподобляли их удивительным существам из Александрии. И канаты тянулись за ними, как хвосты.

Волна не ударила в корабль, она просто подмяла его под себя и прокатилась по нему. Арсения сбросило вниз, и он уже не увидел, что творилось на палубе. Придя в себя, он попытался вновь подняться к выходу наверх. В дверях стоял капитан. Он молился. Палуба была пуста. Из того, что Арсений прежде видел с этого места, не хватало многого. Пушки, перил, мачты. Не хватало двух матросов, тянувших канат. Арсений хотел спросить у капитана, удалось ли им спастись, но не спросил. Капитан почувствовал его присутствие и обернулся. Что-то прокричал Арсению. Арсений не расслышал слов. Капитан наклонился к самому уху Арсения и крикнул:

Ты видел святого Германа?

Арсений отрицательно покачал головой.

А я видел. Капитан прижал голову Арсения к своей. Верю, что его молитвами спасемся.

Шторм не то чтобы стихал – он перестал усиливаться. Корабль все еще бросало из стороны в сторону, но было уже не так страшно. Оттого, может быть, что с приходом ночи исчез последний свет и не стало видно огромных волн. Теперь корабль уже не противостоял стихии – он был ее частью.

Когда наутро Арсений вышел на палубу в безоблачном небе светило солнце. Дул легкий ветер. Две мачты из трех были сломаны, а все, что находилось на палубе, смыто или искорежено. Матросы и паломники пели поминальную молитву. Их руки и лица были в ссадинах.

Арсений не увидел нескольких знакомых ему лиц. Он не знал имен погибших матросов и едва ли слышал от них при жизни больше одной-двух фраз, простого приветствия, но их отсутствие было зияющим. Он понял, что отныне будет лишен их приветствия навсегда.

Навсегда, прошептал Арсений.

Он вспомнил их последние танцующие движения. Он представил матросов плывущими сейчас в морской воде. В той толще воды, которая делала их недоступными для любых штормов.

После молитвы капитан сказал собравшимся на палубе:

Этой ночью я видел святого Германа семь раз. Он являлся, как обычно, в виде свечного пламени, которое при желании можно определить и как ясную звезду. Пламя то яркое, то приглушенное, размером в полмачты, всегда на возвышении. Если хочешь его, к примеру, взять, то оно уходит, если же неподвижно читаешь Отче наш, пребывает на месте около четверти часа, полчаса максимум, и после его появления всякий раз ветер становится тише, а волны меньше. Когда же корабли идут караваном, то сохранится тот корабль, которому святой Герман явился, а кто его не видел – утонет или разобьется. Если же явятся две свечи, что бывает редко, то корабль непременно погибнет, ибо две свечи суть не явление святого, но привидение.

Это оттого, сказал паломник Вильгельм, что бесы никогда не являются в единственном образе, но всегда во множестве.

Все Божественное и истинное единственно, сказал паломник Фридрих, все бесовское и поддельное множественно.

Бранденбургские паломники больше не спорили с капитаном, и он был этому рад.

Амброджо задумчиво смотрел на север. Он видел шторм в Белом море 1 октября 1865 года. Пароход Соловецкого монастыря Вера шел с острова Анзер на остров Большой Соловецкий. Он вез паломников из Верхнего Волочка. С бортов сорвало шлюпки, а в трюме поломалась помпа, откачивавшая воду. Корабль швыряло как щепку. Паломников тошнило. Шторм был удивителен тем, что происходил в условиях полной видимости. Дул ураганный ветер, но ни туч, ни дождя не было. И по правому борту просматривался мерцающей белой точкой Большой Соловецкий остров. Один из паломников спросил капитана:

Почему мы не идем прямо на остров?

Не отрываясь от рулевого колеса, капитан показал, что говорящего не слышно.

Почему мы уходим от острова вместо того, чтобы идти к нему, закричал паломник в самое ухо капитану.

Потому что мы идем галсами, ответил капитан. Иначе нас разобьет боковой волной.

Длинная борода капитана Веры развевалась на ветру.

Команда, состоявшая из соловецких монахов, была спокойна. Это было спокойствие тех, кто даже не умеет плавать. Моряки Белого моря обычно не умеют плавать. Да это им и не нужно. Вода Белого моря столь холодна, что более нескольких минут в ней не выдерживают.

Капитан Святого Марка смахнул слезу, потому что безмерно скорбел о погибших мореходах. Капитан возблагодарил Бога и святого Германа за то, что остался жив. Он стоял на залитой солнцем палубе, любуясь длиной и резкостью утренней тени. Вдыхал запах высыхающего дерева. Ему хотелось упасть на доски палубы, лежать и ощущать щекой их шершавость, но он этого не сделал. Как капитан он должен был владеть своими чувствами. Капитан вообще не должен быть сентиментальным, думал он, иначе команда взбунтуется. Он принял решение вести корабль к ближайшему берегу на единственном сохранившемся парусе. Другого выбора у капитана не было. Через день тихого хода, весь в позолоте вечернего солнца, Святой Марк подошел к порту Иоппии.

Это был Восток. Тот Восток, о котором Арсений много слышал, но сколько-нибудь четкого представления не имел. В Пскове он видел товары с Востока. В Пскове он видел даже восточных людей, но там эти люди приспосабливались к севернорусскому образу жизни, неброскому и негромкому. В Пскове восточные люди были кротки и опрятны. Говорили тихими голосами и загадочно улыбались. Их сопровождал запах нерусских трав и благовоний. В Иоппии они оказались совсем другими.

Обступившие путешественников иоппийцы, преимущественно арабы, были шумны, гортанны и многоруки. Они то и дело хватали приехавших за одежду, пытаясь привлечь к себе их внимание. Распахивая дырявый халат, били себя в грудь. Засаленными рукавами вытирали потные лбы и шеи.