там давят стекла. Но никогда я не заводил друзей среди критиков, не читал рецензий – ни положительных, ни отрицательных – в свой адрес. Есть рецензенты и критики, которые ко мне положительно настроены, но это – не по моей инициативе.

– Многие ваши герои не отмечены громкой славой, да и сами они – из малоизвестных мест и событий российской истории. Особенно часто этот прием Вы используете в миниатюрах. Почему?

– Легко писать о человеке или событии значительном: жизнь Суворова, Пушкина, сражение вроде Бородинского… Мне предлагали – я отказывался. Правильно Вы заметили, я стараюсь отыскать героев, порой нарочито оставленных за бортом истории. Одна из последних моих миниатюр, которые я передаю вам для публикации, – о писательнице Варваре Степановне Миклашевич. Кто о ней знает? Никто ничего толком не знает. Вот другая миниатюра, о пребывании мадам де Сталь в России.

У всякого её имя на слуху – но что она делала у нас, что видела, с кем встречалась и разговаривала – никто вам не скажет. В таких заботах мне помогает моя библиотека. Кое-кто считает, что я в своих поисках пользуюсь услугами архивов, – чепуха собачья! Туда всякий раз десяток пропусков надо выправлять – откуда у меня такое время?! Нет, прежде чем заняться новой темой, я полностью обеспечиваю себя необходимой литературой. Иногда денег на это трачу больше, чем получаю гонорар за опубликованную вещь. Наверное, потому меня и считают чудаком, если не хуже. Мебели дорогой у нас в доме, как видите, нет, без машины и дачи обходимся, вот недавно обзавелся новым костюмом: жена пошла в магазин, выбрала, купила, я ношу, мне нравится.

– И Вас устраивает такая жизнь?

– Вполне. Для меня сущий праздник и подарок – книга. Скромная брошюрка мне бывает дороже какой-нибудь редкой инкунабулы. В этой квартире вы найдёте книги только для работы. Точно так же, как у сапожника лежат на отведенном месте шило, молоток и дратва, – так и мне служит книга, мой рабочий инструмент. А красавица в роскошном переплете, украшающая интерьер, мне не нужна. И вообще: книга, не несущая полезной информации, не нужна!

– Что значит в вашем понимании хорошая книга? Говорят, вы художественной литературы не читаете…

– Не читаю. А зачем? Хорошая книга – это в первую очередь историческое исследование в той области, с которой я плохо знаком. Или биография художника, о котором я что-то слышал, читал, но не имел полного представления. Из художественной литературы в моём доме вы найдёте “Историю одного города” Салтыкова-Щедрина, “Автобиографию” Бронислава Нушича, несколько книг Александра Малышкина. И – всё. Чувствую, что начинаю плохо писать, – перечитываю Малышкина, учусь у него. Если меня спросят, что из художественных произведений я за последние годы прочитал, смогу назвать две книги всего.

– Со стороны взглянуть, Вы здорово себя обделяете. В то же время у вас на полках так много книг и альбомов по изобразительному искусству – вот уж подлинно художественная литература!

– На кого-то эмоционально воздействует музыка, на меня же – сочетание красок. Могу часами рассматривать репродукции с картин, листать книги о художниках, это меня вдохновляет. Когда пишу исторический роман, обкладываюсь портретами моих героев, рисунками и гравюрами той эпохи, они мне помогают в работе. Одно японское издательство недавно попросило моего согласия на издание романа “Три возраста Окини-сан”. Я согласие дал, а когда речь зашла об оплате, сказал: не надо мне ничего платить, лучше вышлите несколько книг по современной японской живописи. Издателя это устроило.

– Ещё бы его не устроило! Целую библиотеку Вы могли бы купить на гонорар от романа. Кстати, где ещё за рубежом Вас издают?

– Откуда я знаю! Знакомые бывают за границей, возвращаются оттуда и говорят, что в Лондоне, в Белграде полно моих книг, в Париже. На русском языке. Советоваться со мной на этот счёт тамошние издатели как-то не считают нужным.

Зазвонил телефон в соседней комнате, и Антонина Ильинична вышла, прикрыв за собой дверь, чтобы не мешать нашему разговору. Валентин Саввич словно того и ждал:

– Послушай, – зашептал он быстро и горячо, вдруг перейдя на “ты”, – мне врачи курить строго-настрого запретили, и правильно сделали, я на них не в обиде. Но так хочется хоть разок затянуться! Ты-то сам курящий? Значит, поймёшь мои муки. Я курить начал после войны, когда стал писать. Денег не то что на папиросы – на хлеб иной раз не было. Но я знал, что любой курящий, возвращаясь вечером домой, бросает “бычок” у подъезда. Так я ночью спущусь со своего чердака, на котором тогда обитал, пройду по улице и у каждого подъезда хоть один окурок да подберу. Вернусь к себе на чердак, выпотрошу окурки в баночку, табак на газетке просушу – имею запас на неделю… Ты вот что, прикури сигарету и дай мне, я пару затяжек сделаю, а Тося войдёт, спросит, откуда дым – извинись и скажи, что от тебя, она гостя помилует.

Муки, испытываемые человеком, которому запрещено курить, заглушили голос моей далеко не кристальной совести: я зажёг сигарету, передал Пикулю, а сам с беспокойством ждал, что вот-вот откроется дверь и я получу от хозяйки квартиры заслуженный нагоняй. Пронесло: сделав несколько затяжек, Пикуль загасил сигарету, сунул окурок в мусорную корзинку, открыл форточку – проветрить помещение.

– Помечтаем, Валентин Саввич, вот по какому деликатному поводу. Представим, что не было войны, Вы заканчиваете среднюю школу, поступаете в институт…

– Понял Вас, можете не продолжать. В таком случае писателя Валентина Пикуля не было бы! Тот прискорбный вроде бы факт, что я остался самоучкой без образования, на самом деле мне помогает открывать для себя всякий раз новое. Я изучаю только то, что мне хочется, что необходимо, и, не отягощенный давлением извне, всегда имею на каждое событие, на каждого героя свою собственную точку зрения…

– … которая ведь может быть и субъективной.

– Возможно. Но я срываю ярлыки! У нас очень любят вешать ярлыки. Начиная с первой Советской Энциклопедии, главным редактором которой был Отто Шмидт, это на него знаменитый нарком Чичерин стучал палкой: “Какое Вы имеете право так делать!” – у нас вошло в манеру приклеивание ярлыков, которые сегодня очень трудно отдирать. Ну вот, например: адмирал Рождественский, герой Цусимы. Поговорите вы с нашими адмиралами, с начальниками главного морского штаба – они все перед ним преклоняются, считают, что даже в современных условиях войны нам не сделать того, что удавалось Рождественскому. А у нас, откройте любой справочник, вы сможете прочесть, что Зиновий Петрович Рождественский – “бездарный адмирал царской эпохи”. Почему спросите, трудно