но борьба с этим христианством была невозможна, оно наполняло и города и села и было терпимо и духовной и гражданской властью. Оставался один исход – кинуть мир, бежать в пустыни. И вот является монашество. «Я так же, как и вы, – говорит св. Иоанн Златоуст современным ему порицателям монашеского отчуждения от жизни и общества, – и даже более нежели вы желал бы, чтобы не было нужды убегать в пустыни. Но так как здесь все извращено, и сами города, несмотря на судилища и законы, полны нечестия и пороков, и только пустыня приносит плоды любомудрия; то по всей справедливости следовало бы порицать не тех, которые избавляются от такой бури и смятений и входят в тихую пристань; но тех, кто каждый город сделали до того недоступным и неспособным для любомудрия, что желающие спасения должны удаляться в пустыню. Скажи мне: если бы кто в глубокую полночь, взяв огонь, поджег большой дом, наполненный людьми, чтобы истребить спящих, кого бы мы стали обвинять – того ли, кто разбудил бы спящих и вывел их из дома или того, кто произвел пожар и привел в такую крайность как находящихся в доме, так и выводящего их из огня». Такую же причину происхождения монашеского отшельнического житья представляет и блаж. Августин, когда, изобразив нравственную распущенность христианского общества четвертого века, говорит: «Многие в настоящем бурном мире при таком господстве зла уединились, обратились к Богу, отложились от мира». А по выражению св. Василия Великого монашеское отчуждение от мира важно потому, что «освобождало оно от городских мятежей» (т. е. городских треволнений).

Св. Василий Великий

К этому отчуждению от мира христианского, в том его виде, каким он стал со времен Константина, к этой вражде, которая заменила борьбу прежних аскетов с языческим миром, присоединилось еще обстоятельство, которое вызывало теперешних аскетов на подвиги монашества.

Отличительной чертой христианских аскетов первых трех веков было стремление к мученичеству. Мученичество для них было вожделенной целью, прерывавшей их жизнь, к которой они питали очень мало пристрастия. С прекращением же гонений, со времен Константина, стремлениям к мученичеству удовлетворять более было нельзя. И аскеты начали вожделеть заменить мученичество самомученичеством. И вот, убегая в пустыни, они живут в жгучих пустынях, в страшных пропастях Египта и Сирии, отказывая себе во всем, что могло бы нежить плоть, насильственно умерщвляя свои естественные порывы. Они ждали за это самомученичество венца мученического. Поэтому Кассиан, западный монах и описатель монашества своего времени, называет иноков новыми мучениками. Другой писатель, близкий ко времени возникновения монашества, побуждением к иноческой жизни именно и поставляет ревность некоторых из христиан подражать мученическому подвигу. Верующие, – пишет он, – видя страдания мучеников и их стремление к исповеданию имени Христова, начали сами следовать их жизни и самоотвержению, и в монашестве осуществились слова Апостола: «скитались в милотях и козьих кожах, терпя скорби, озлобления, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям» (Евр. 11, 37–38).

Разъясняя происхождение монашества, мы должны еще рассмотреть вопрос, относящийся сюда же – это именно вопрос: почему Египет сделался колыбелью христианского монашества? Таких причин, которые объясняют появление монашества именно в Египте, иногда указывают две. Можно находить, – говорят нам, – объяснение явление в особой силе слова евангельского в Египте. «Нигде, – по словам Евсевия, – проповедь Евангельского учения ни над кем не явила столько своей силы, как в Египте». Что сказать об этой причине? Разъясняющие дело подобным образом, кажется, забывают, что и апостол Павел в послании к Римлянам очень восхваляет веру римлян: «Благодарю Бога моего о всех вас, яко вера ваша возвещается (т. е. славится) во всем мире» (Римл. 1, 8). И нет сомнения, что эти слова не были фразой в устах Апостола о римлянах, какой могли быть слова Евсевия о египтянах – и однако же, монашество не появилось в Риме, а появилось в Египте или не развилось оно параллельно с Египтом и в Риме. Другую же причину данного явления усматривают иногда и в следующем: «Меланхолический и торжественный вид природы Египта, вечно ясное небо, строгий характер пирамидального зодчества, ужасное разрушение зданий гигантских, превышающих силы человека – все это невольно приводит к жизни созерцательной (монашеской) человека мыслительного». Что сказать об этой второй причине? Нам представляется, что, пожалуй, то же самое можно утверждать и о природе и характере Сирии, Ассирии, Вавилона и других восточных стран (за исключением пирамидального зодчества, которое, впрочем, ни мало не объясняет происхождения монашества). Причина, значит, слишком обща, чтобы она могла уяснить вопрос.

Итак, где же искать причины явления? Можно находить, что течением истории в стране Египта развиты были идеи аскетизма и формы его настолько, что монашество IV-ro века было явление, в некоторой степени зависимым от этого факта. Здесь были развиты идеи аскетизма: уже иудейский писатель Филон, живший во времена Христа, проповедывал в Александрии попрание чувственности; христианские писатели Александрии вполне последовали ему; знаменитый учитель церкви Ориген и ученик его Иракл развивают чисто монашеские взгляды о безбрачии и произвольной нищете, а св. Афанасий Великий является панегиристом жизни отшельнической.

Здесь были и почти готовые формы монашества. Мы говорим о терапевтах – этом обществе людей с понятиями полуиудейскими, полуязыческими восточными. Терапевты, как описывает их церковный историк Евсевий по Филону, были почти монахами до христианского монашества. Евсевий так сам поражен сходством их жизни, как она была описана Филоном, с жизнью христианских аскетов, что считает их, если и не за христианских монахов, то все же за христиан, хотя и без достаточного основания.

Евсевий (II, 17) так описывает терапевтов по Филону: «При самом вступлении на поприще любомудрия, терапевты раздавали свое имение; потом оставляли всякое попечение о житейском, выходили за город и водворялись в уединенных местах и садах; ибо хорошо знали, что сообщество с людьми не единомышленными было бы для них бесполезно и вредно». Кроме уединения и нестяжательности, терапевты по Филону отличались строгим воздержанием в пище. «Пищи и питья никто из них не примет до захождения солнца. Некоторые из них не вспоминают о пище и через три дня; другие же удерживаются от телесной пищи вдвое долее, и едва через шесть дней вкушают необходимое». Безбрачие, по словам Филона, имело также применение в обществе терапевтов. «Между ними, – говорит Филон, живут и женщины, и весьма многие из них остаются девами до старости, но сохраняют девство не по принуждению, как иные из эллинских жриц, а по свободному произволению: желание провести с мудростью всю жизнь заставляет их отказываться от