Лукан показал в сторону прохода и нетерпеливо спросил:

— Когда мы по ним ударим, Гектор?

Каллиадес и Банокл переглянулись. Они все присутствовали этим утром в Янтарной Комнате, когда Приам требовал немедленно атаковать теснину и Радость царя.

Гектор, удобно устроившись в огромном резном кресле с кубком вина в руке, терпеливо сказал тогда:

— Это будет самоубийством, отец. Мы могли бы взять вал, пусть ценой огромных потерь; пробиться наверх и пустить в дело Троянскую конницу. Потом мы могли бы прорваться к проходу. Но в самой узкой части теснины есть место только для двух стоящих бок о бок пехотинцев. Посылая против них наших лучших воинов, мы просто попадем в безвыходное положение. Кроме того, — продолжал он, мягко, но настойчиво, — враги заняли утесы над проходом. Они будут засыпать наших бойцов стрелами и копьями. Это будет самоубийством, — повторил он.

Царь шагал взад-вперед по огромной комнате, его одежда вихрилась вокруг босых ног.

— Значит, мы должны атаковать с моря, — немного погодя сказал он. — «Ксантос» пустит в ход метателей огня, чтобы уничтожить корабли Агамемнона.

— Это будет огромным даром Посейдону, — терпеливо ответил Гектор. — Если бы мы смогли атаковать ночью с моря, мы смогли бы послать скалолазов на утесы, а потом — в Радость царя. Но все это — пустые мечты, отец. Наши корабли запер флот Менадоса. Нам от них никакого толку, пока они в Троянской бухте. И мы не знаем, где «Ксантос».

— Может быть, Посейдон разбил его у какого-нибудь чужого берега, — добавил Антифон.

Он страдал от раны в бедро и сидел на ложе, положив одну ногу на подушки. Лицо его было бледным, его явно мучила боль, поэтому его обычное веселье уступило место подавленности.

Приам перестал расхаживать и, похоже, глубоко задумался, шевеля губами. Потом лукаво проговорил с искорками в глазах:

— Мы нападем с моря! «Ксантос» пустит в ход своих метателей огня. Посмотрим, как это понравится Агамемнону!

Утратив, в конце концов, терпение, Гектор возвысил голос:

— Мы не знаем, где сейчас «Ксантос», отец! И на борту этого корабля моя жена. Ты пошлешь корабль в битву, рискуя Андромахой?

Приама испугал необычный тон сына.

— Где Андромаха? Где она? Она здесь?

Царь тревожно оглядел остальных и смущенно отвел взгляд.

…Каллиадес заставил себя вернуться мыслями к настоящему.

Гектор говорил:

— Мы можем до бесконечности держать врага запертым на берегу бухты. Они не могут прорваться из прохода точно так же, как мы не можем прорваться в этот проход. Агамемнон, может, и называет себя Царем Битв, но остальные цари будут признавать его командование только до тех пор, пока есть битвы, в которых можно сражаться. Они быстро устанут друг от друга, между ними начнутся свары. Все они скоро двинутся по домам, если не увидят здесь сокровищ Приама. Ахилл ненавидит Агамемнона, как мне говорили, и он тут только для того, чтобы отомстить за своего отца. Старый Нестор здесь потому, что боится мощи Агамемнона. Лишь на Острозубого и его критян можно положиться.

— А Одиссей? — спросил Каллиадес. — Что насчет Уродливого Царя? Он человек чести.

— Так и есть, — тяжело ответил Гектор. — Он связал свою судьбу с микенцами и не уйдет.

Банокл тем временем наблюдал за вражеским войском.

— Смотрите! — внезапно сказал он. — Что они делают?

Около пятидесяти воинов вышли вперед, к самой узкой части прохода, и стали лихорадочно копать там землю.

— Велеть нашим лучникам подстрелить их? — предложил Лукан.

Гектор покачал головой.

— Они слишком далеко для прицельной стрельбы, и это будет пустой тратой стрел. Мы и так потеряли много стрел и не можем позволить себе терять еще.

Его лицо стало мрачным, и Каллиадес догадывался, что Гектор думает о том, каким раньше было вооружение Трои. Халкей из Милета был отозван из Дардании, где строил мост, и стал главой кузнецов, трудившихся день и ночь, обновляя бронзовые мечи и наконечники копий. Гектор приказал, чтобы каждый человек, сражающийся за Трою, имел бронзовый нагрудник и шлем, даже если из-за этого отборным отрядам придется обойтись без бронзовых наголенников, наплечников и щитков на предплечьях.

Но из-за нехватки олова в большинстве кузниц не горел огонь, и бронзовщики поневоле занимались тем, что выносили раненых с поля боя или охраняли ворота. Каллиадес знал молодого бронзовщика, мастера своего ремесла, который добивал раненых лошадей и разделывал их на мясо.

Весь город ждал возвращения «Ксантоса» с его долгожданным грузом олова.

— Они копают второе укрепление, — сказал Каллиадес, прикрывая глаза от солнца.

— Пусть, — отвернувшись, ответил Гектор. — Они зря тратят время и силы на возведение новой линии защиты. Я не собираюсь их атаковать. И эта линия будет только мешать любой их атаке.

— Но царь, — сердито проговорил Лукан, — ведь он приказал тебе атаковать, господин.

Гектор смотрел в глаза старика до тех пор, пока полководец не опустил их; потом сын царя зашагал прочь.

Каллиадес сел на лошадь и медленно поехал вокруг поля битвы. Отряд Ила был впереди; хотя илионцы отдыхали, спали или ели, глядя в пламя лагерных костров, они расположились оборонительными четырехугольниками.

За этим отрядом находились скамандерийцы. Каллиадес поехал вдоль их линий, высматривая заметный башенный щит, но не смог найти Бороса. Он гадал: почему его это беспокоит? В каждой ожесточенной битве, через которую Каллиадес прошел за свою жизнь воина, его сотни раз спасали товарищи метким ударом меча или щитом, как и он спасал других.

Каллиадес мысленно пожал плечами. Может, дело просто в том, что он сам когда-то носил башенный щит. Он потерял его давно, во время осады дворца, и теперь предпочитал круглый, обтянутый кожей, или небольшой деревянный — пристегнутые к руке, они позволяли воину быть более подвижным в битве.

Передние линии микенской фаланги были вооружены щитами-восьмерками из рогов и шкур. Они хорошо служили во время атаки, когда микенцы наступали, подобно гигантской черепахе, но когда дело доходило до рукопашной, такие щиты делали воинов менее подвижными.

Объехав всю армию и заметив, что отряды Гектора заняли свои позиции — и Орлы, и Троянская конница, — Каллиадес вернулся к передним линиям скамандерийцев, чтобы найти Банокла.

Его товарищ снял свой старый помятый нагрудник и в одной нижней одежде лежал на спине, глядя в темнеющее небо.

Каллиадес спешился и оставил лошадь на попечение мальчика, сидевшего рядом с воином. Еще один мальчишка принес две чаши разбавленного вина и тарелку с мясом и пшеничным хлебом. Каллиадес поблагодарил его.

Толкнув Банокла, он показал ему на вино. Тот сел, взял предложенную чашу, отхлебнул с отсутствующим видом и после паузы спросил: