— Сдуру написал. Да и не столько на нее, сколько на охламона, с которым она спуталась.

— А как ты думаешь, кто на Митьку написал?

— Я не писал. Анонимку на Митьку я не писал, — уточнил Васька-стукач.

— А кто, по-твоему, это мог сделать?

— Кто угодно. Я бы ни с кого подозрения не снимал.

— Но ты, лично ты, подозреваешь кого-то?

— Я не знаю здесь никого, кто бы не мог этого сделать, — Васька-стукач выскочил в дверь и тут же вернулся с доской — У Вали на кухне не было разделочной доски. Он протер ее мокрой тряпкой, еще одной тряпкой, положил на стол и взялся за зелень.

— Где ты ее взял? — восхитилась Валя.

— За сундуком стояла... Видно, старухи использовали ее как полку... Шкаф унесли, а доску забыли. Если ты спрашиваешь, кого бы я выбрал в анонимщики... Федулов. Такие способны на что угодно. Он сейчас по саду в твоей кофточке и в розовых панталонах гуляет, чтобы хоть как-то выделиться, обратить на себя внимание... Дерьмо! А баба его — кошелка драная. Прилипла сейчас, тыкается в меня своими титьками, морда в бородавках, из-под мышек несет, как... Ваш туалет в саду по сравнению с ее подмышками — шанель номер пять.

— А почему пять?

— Понятия не имею! — засмеялся Васька-стукач. — Слышал, что шанели идут под номерами, а чем отличаются...

— Она кандидат наук, — заметила Валя.

— Бедные науки!

— Хочет доктором стать...

— Станет... Если будет вот так липнуть... Некоторым и такие годятся... Для круглого счета.

— А что... Ваш брат счет ведет?

— Некоторые... Они же ведь не женщин считают, а кошелки. Женщин считать — особо не разгонишься... Раз-два, тык-мык и обчелся.

— А ведь он жил у нас... Федулов... Несколько месяцев. Там еще...

— Этого он вам не простит. Знаешь, как сейчас говорят... Что я вам сделал хорошего, что вы меня терпеть не можете?

— Ты так говоришь, будто уже доказано, что именно Федулов...

— Если окажется, что написал кто-то другой, Федулов же не станет лучше! И жена его не перестанет быть кошелкой.

— Что-то уж очень ты на них взъярился! — рассмеялась Валя.

— Да ты посмотри на них в упор! Это же не люди, это нечисть! Только увидишь их — перекреститься хочется!

— Что-то она тебе сказанула, а, Вася?

— Я, говорит, уйду от своего Федулова, давай объединим наши усилия... Ты свободный человек, я свободный человек... И резинкой себя по животу — щелк! А оттуда дух... — Васька покрутил носом. — Меня выбрала! Решила, что я буду счастлив каждый день слышать ее щелчки по животу! Кошелка!

— Она шутила, — заметила Валя. — Она всем сообщает но секрету, что уходит от Федулова. Он тоже говорит, что от Наташеньки уйдет, что будет свободным... Это семейный юмор. Они просто обожают друг друга, собираются даже ребеночка завести.

— Что-то долго собираются, — проворчал Васька-стукач.

— Она ждала, пока диссертацию защитит, а он все хотел найти такую работу, чтобы в пятьдесят лет на пенсию выйти... Теперь она защитилась, ему до пенсии лет семь... И тогда заведут.

— А он возьмет и не заведется! — расхохотался Васька. — Ну ладно, черт с ними... У меня все готово. Можно сзывать народ?

— Сзывай! — Валя знала, что ему будет приятно оповестить всех о том, что обед готов.

Васька-стукач взял тряпку, смахнул все со стола, протер разделочную доску, схватив веник, быстро подмел пол, сгреб мусор на какую-то жестянку, вымыл руки, насухо вытер их полотенцем и, одернув рубаху, направился на террасу с радостной вестью.

* * *

Света нашла Анфертьева на крыльце и присела рядом. Он подвинулся, чтобы ей был удобнее, положил руку на плечо.

— Знаешь, — сказала она, — мне кажется... ты меня, конечно, извини... Мне кажется, что мы здесь лишние.

— Ошибаешься, — улыбнулся Анфертьев. — Здесь все лишние.

— Удерем? У меня такое ощущение, что все меня рассматривают.

— А кого им еще рассматривать!

— Они и не заметят, что мы ушли, а?

— Света, мне некуда удирать, я сказал дома, что приеду завтра. Илья опять же предупредил... Если уедем, это может показаться подозрительным.

— Но ты же не писал на Митю?

— На Митю? Нет.

— А на кого то писал?

— Не помню... Что-то было...

— Ты на человека написал анонимку?!

— Почему же на человека... Вовсе нет. Я не хотел бы уезжать еще и потому, что Ошеверов обещает нас немного позабавить...

— Но это не ты?

— Спокойно, Света. Спокойно. Не будем опережать события. Каждый раз, когда мы с тобой пытаемся опередить события, ничего не получается. Кроме конфуза.

— Что ты имеешь в виду?

— То самое, о чем ты сейчас подумала... У нас с тобой было не так уж много конфузов, чтобы теряться в догадках. — Анфертьев заглянул ей в глаза. — Я имею в виду тот случай, когда мы с тобой заперлись в...

— Мы же договорились об этом не вспоминать.

— Я и не вспоминаю. Просто этим живу.

— Да ну тебя! — Света поднялась и пошла в сад. Анфертьев остался сидеть на крыльце, подперев подбородок ладонями. В глазах его была печаль и безнадежность, но он всегда смотрел на Свету такими глазами.

Мы застали Анфертьева как раз в то время, когда он готовился взять Сейф, обдумывал детали, готовил пути отхода и колебался, сомневался, маялся. Он взял этот Сейф, но лучше бы этого не делал. Все у него получилось, все удалось, однако Света ушла, и сам он опустел, как может опустеть дом. Если в этом брошенном доме, в каком-то углу лежит куча денег, ведь это ничего не меняет, дом все равно останется пустым. Но это другая история.

* * *

Из авторских заметок, не вошедших в основной текст рукописи...

Ружье висит на самом видном месте, и все трогают его, берут в руки, примеряются, никто не знает еще, что кому-то придется стреляться. Но все оставляют на затворе, на стволе, смазанном заботливым Ошеверовым, отпечатки своих пальцев, словно бы заранее заботясь о том, чтобы усложнить будущее расследование.

Приблудшая собака. Она была такая большая, с такой громадной головой и такими печальными глазами, что ни Шихин, ни Валя не решились прогнать ее. Кончилось тем, что она сжевала лучшие, более того, единственные туфли Вали, очевидно, проникнувшись любовью к ней самой и к ее запахам. Но и тогда собаку не прогнали.

Кот Филимон с громадными, ясными, янтарно-желтыми глазами, смотревшими на мир устало и презрительно. Он из семьи Ассимакопулоса, московского фокусника и чародея. К Шихиным попал случайно — кто-то по пьянке подарил на новоселье. Кот много раз сбегал, храня верность Ассимакопулосам, бродил по Одинцову в поисках родни, но в конце концов бросил это занятие. Однако вкус к свободе в нем остался. Это его и погубило. Роскошное, величественное, белоснежное создание, созданное для того, чтобы потрясать публику необъяснимыми появлениями и исчезновениями, Филимон оказался неприспособленным к бродячей жизни и погиб от мелких неудобств, несмотря на отчаянные усилия Вали спасти его, залечить раны, нанесенные кривомордыми бандитскими котами. Филимон погиб от нравственных ран, не вынеся измены блудливой облезшей кошки, которая заполонила своим отвратительным потомством половину Одинцова.