невиданную идею правды и милосердия, столь лишь ей одной присущую и лишь ею одною могущую быть осуществимою.

Рим, август 1953

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 26 сентября 1953, № 193, с. 8

Фотография жизни

Венецию я застал в разгаре туристического сезона, когда, как говорится, яблоку некуда упасть. В это же время принято там устраивать, на фоне декораций чудесного города дожей, всевозможные выставки, фестивали, театральные представления и симфонические концерты. В этом году, после шестилетнего перерыва, в Международном Кинематографическом фестивале просмотра и оценки фильмов приняли участие и большевики. Советский посол прибыл на ЗИС-е из Рима, привез фильмы, некоторых постановщиков и артистов, в них участвующих, а также, разумеется, и очковтирательные цифры о планетарном размахе совкинпродукции.

В августе, в Венеции стоит сильный жар, море находится в ленивом штиле, а знаменитые венецианские каналы попахивают всякой гнилью застоявшейся морской воды. Наверное, этот «благоуханный» месяц август и избран для демонстрации международных кинокартин, которые, в умилительном сговоре с венецианскими каналами, тоже своеобразно «благоухают». Ведь на вкус и на цвет, а также и на многое другое, все по-разному реагируют. Одни вонь принимают за то, что она и есть, а другие, как раз обратно, за аромат. Помнится, незадолго до этой последней войны, тогда еще великая европейская держава триумфально показала в Венеции свой фильм, в котором дезертиры, проститутки и самоубийцы были возведены в симпатичных героев[231]. Фильм этот точно отразил моральное состояние этой великой державы. Что же удивляться, что ее многомиллионные армии были разбиты в начале последней Мировой войны всего лишь в три недели!

Каждая нация имеет лишь ей присущую специализацию в кинопромышленности, являющуюся как бы зеркалом ее души, отражающим всё, чем она живет. Все эти современные дифференциации имеют в многочисленных фильмах свое изображение. Одни, ничего не забыв и ничему не научившись, продолжают пережевывать на все лады банально бессодержательную плотскую любовь, над всем доминирующую, всё индивидуализирующую и всё общественное разлагающую. Другие, дальше пистолетов, полицейских, гангстеров, ковбоев и иллюстрации жизни миллиардеров своих претензий не распространяют. Лучшими картинами надо считать, конечно, те, где художественно отражается повседневная жизнь обыкновенных людей во всех ее обывательских вариантах, с ее горестями и радостями. Переживания, нас при этом волнующие, несомненно могут лишь способствовать нашему внутреннему очищению, когда мы сквозь смех и слезы, беззлобно наблюдаем картинки чужой жизни. Но есть и такие, что в наивном консерватизме продолжают изображать такие человеческие деяния, когда порок бывает обязательно наказан, а добродетель неизменно торжествует. Можно по-разному относиться к той интегральной свободе, которой пользуются эти кинопромышленники «капиталистического окружения», но необходимо признать, что чисто коммерческий подход к такой капиталистической кинопродукции и заставляет ее соответствовать вкусам своих зрителей и слушателей, если, конечно, ей не поставлены особые задачи.

Другое дело — советское киноискусство. Оно освобождено от всех капиталистических цепей, «свободно» настолько, что, вовсе не считаясь со вкусами и чаяниями своего народа, обязано преподносить ему, и непременно в лошадиных дозах, тошнотворную коммунистическую жвачку. В этом мы лишний раз могли воочию убедиться на этих днях в Венеции. Я нежно полюбил за эти дни «благоухание» венецианских каналов, — стоило лишь заткнуть нос, чуть удалиться в сторону, или просто не обращать внимания, — и вонь прекращалась. Другое дело — изображение на экранах советской вони: ни носа невозможно заткнуть, ни глаз закрыть, ни выкинуть из головы. Она есть эта жизнь повседневная, неумолимая, вседавящая страшная жизнь и нет нам возможности от этого сознания избавиться…

Остановимся на двух показанных фильмах.

«Возвращение Василия Бортникова» в постановке Пудовкина[232], известного советского режиссера. Вот содержание: Василий Бортников возвращается через много лет после окончания войны в свой колхоз, где его считали давным-давно погибшим, и застает свою жену замужем за другим. Дела колхоза в послевоенное время еще очень расстроены, и их выправление требует упорного труда. Оба мужчины, — первый муж и второй, — работают ударно и с таким увлечением, что общее усилие в любимом труде настолько их сближает и примиряет, что второй муж, по обоюдному их соглашению, удаляется. Бортников, однако, не перестает ревновать к нему свою жену, думая, что она тому в своей душе продолжает отдавать предпочтение. Положение, казалось бы, было безвыходным. К счастью, колхозные дела пошли отлично, урожай был великолепен, муж и жена Бортниковы настолько были воодушевлены этими фактами, что и в их жизни вновь наступило и доверие, и счастье, как следствие колхозного благополучия.

Бедный «советский человек» — над ним всё еще тяжелым кошмаром витают «экономические отношения», обанкротившиеся, ненавистные… Не человека показали, а нечто бездушное, фунтами, килограммами, пудами, и прочими центнерами управляемое. А где же пресловутая эволюция режима после Сталина, с таким апломбом замеченная многими либеральными деятелями Запада? Зачастую весь их либерализм заканчивается советской пропагандой.

Технически фильм очень хорош и цветная фотография великолепна. Техникой овладели. В зале присутствовала героиня фильма — артистка Медведева[233], одетая во все белое, довольно полная блондинка, ни красивая, ни некрасивая. Обыкновенная милая русская женщина, совсем не похожая на кинематографических звезд Запада, нахальных, избалованных и искривлявшихся, так обработанных всевозможными «институтами красоты», что и родная мать их не узнала бы.

Биография Римского-Корсакова, знаменитого нашего композитора, была препарирована специально, чтобы лишний раз поиздеваться над «проклятым царским режимом». Оказывается, Римский-Корсаков был угнетаем «царизмом», а потому революционно боролся за его свержение! А мы-то и не знали… Постановка — «оформление» Григория Рошаля[234]. Лучше нельзя было и выбрать: не только сам Рошаль, но и все его потомки, до седьмого колена, да и во всех последующих, не будут переставать обливать помоями бывший в России «царизм». В этом отношении большевики Свято следуют заветам Ильича, что всякая дрянь в хозяйстве может пригодиться и не за страх, а за совесть изругать, кого следует. Содержание фильма не без противоречий. В качестве революционера Римский-Корсаков должен бы был ненавидеть историческую Россию и поклоняться западным образцам, как делают это наши революционеры, по обе стороны Железного Занавеса сущие. А он с гордостью заявляет: «В течение всей моей жизни я никогда не покидал родной земли, где слушал только русские песни».

Одним словом, всё в порядке в советском аспекте современности: борьба с царизмом и прогрессивная революционность, а тут же и ненависть к загранице и российская национальная гордость. Укрепление партии с помощью русского национального самосознания.

Польский сородич Рошаля, некий Форд[235] (не более и не менее!) поставил фильм «Юность Шопена», где этот певец тихой грусти и романтизма начала прошлого столетия вдруг остервенело полез