На стол накрыла Лакшми. Я зажгла свечи. Джайлс все время обещал, что сходит в главное здание компании «Эдисон» и подумает, как осветить нашу часть города с помощью того топлива, которое еще оставалось в трубопроводе. Но так этого и не сделал.

Итак, я зажгла свечи. Джеральдина украсила стол свежими лотосами, которые я обнаружила в цветочном магазине на Мэдисон-авеню. Джайлс готовил на газовой плите в «императорском люксе», который занимали Калки и Лакшми. У Джайлса и Джеральдины были свои «люксы». Я мазохистски выбрала себе однокомнатный, очень неудобный номер с видом во двор. Экономила деньги?

Индийские одеяния были забыты. Лакшми и Джеральдина надели роскошные платья, после многочасовых раздумий выбранные в находившемся через дорогу универмаге «Бергдорф-Гудмен». В конце концов мне тоже пришлось сходить к «Саксу» и набрать целый ворох отталкивающих разнокалиберных одежек. Почему отталкивающих? Не знаю. Думаю, что я не хотела пользоваться преимуществами нашего положения. А положение было таким, что одолевало искушение на все махнуть рукой. Теперь все ели мясо. Я видела это, но не комментировала. Если они захотят сообщить мне новые правила игры, то скажут об этом сами, решила я.

Калки смешивал «Сазераки». Почему-то у него сложилось впечатление, что я полюбила их во время пребывания в Новом Орлеане. Не то вопреки, не то благодаря совместному действию валиума и коктейлей я если и не оживилась, то почувствовала себя более непринужденно. Впервые со времени Конца. Другие же были на седьмом небе. Каждый по-своему. Калки надел джинсовый костюм с однотонным галстуком. На Лакшми и Джеральдине были вечерние платья. Джайлс нашел смокинг, который был ему слишком велик.

Сидя под канделябром, в котором горели настоящие свечи (мой вклад), наблюдая за нашими отражениями в высоких золоченых зеркалах и потягивая крепкий «Сазерак», я испытывала сюрреалистическое чувство довольства жизнью. Была рада, что избежала судьбы миллионов людей, лежавших снаружи и быстро достигавших максимальной энтропии.

Мы говорили об одежде. Да, об одежде. Даже Калки высказывал свое мнение. Я слушала. Прищурившись так, что остальные стали казаться туманными янтарными пятнами. На мгновение мне показалось, что мы каким-то чудом очутились в другом веке. В восемнадцатом. Скоро заиграют Моцарта. Заговорит Вольтер. Я попрактикуюсь во французском и больше никогда не буду мечтать о двадцатом веке, последнем веке… ужасов.

Мы говорили о еде. О путешествиях. Калки повернулся ко мне. Я видела его сквозь опущенные веки. Золотисто-голубое пятно.

— Скоро тебе придется лететь, — сказал он.

— Куда? Когда?

— В июне. Или июле. Как только на улицах станет немного чище. — Экая милая уклончивость, подумала я.

— В Европу, — сказала Джеральдина. — И я полечу. Это будет мое первое путешествие.

— Я тоже присоединюсь к вам, — подхватил Джайлс. — Европа. Африка. Азия. Все, что удостоилось поцелуя Шивы.

— Да. — Это односложное слово упало, как камень в пруд, и прервало оживленную беседу заговорщиков. Они умолкли. Посмотрели друг на друга. Я слышала, как скрипят их мозги, решая вопрос: сказать Тедди или нет?

Джеральдина, принявшая меня в Совершенные Мастера, очнулась первой.

— Мы были несправедливы, — сказала она, обращаясь как ко мне, так и ко всем остальным.

— Да. — Односложное слово упало во второй раз. Я еще острее почувствовала нереальность происходящего.

Лакшми выглядела искренне озабоченной.

— Но Тедди знает, что произошло.

— Не думаю. — Джайлс посмотрел на Калки, а тот посмотрел на меня. Выражение лица последнего было, выражаясь языком некоторых писателей (ныне покойных), слегка ошарашенным (слово, происхождение которого, согласно «Этимологическому словарю», неясно).

— Ну, Тедди, — сказала Джеральдина — похоже, неожиданно для себя самой, — это ведь ты сделала.

— Что сделала? — Я посмотрела на Калки. Он ответил мне дружеской улыбкой. При свечах его светлые волосы казались развернутым средневековым знаменем.

Но Калки молчал. Инициативу взял на себя Джайлс.

— Вы, Тедди Оттингер, передали миру поцелуй Шивы.

Я посмотрела в зеркало напротив, пытаясь понять, осталось ли мое лицо таким же бесстрастным, как прежде. Зеркало отразило не бесстрастность, а тревогу.

— Как? — спросила я, уже зная ответ.

— Лотосы, — сказала Джеральдина. — Ты сбросила больше семидесяти миллионов. Они и сделали все дело.

Джайлс встал. Пересек столовую. Сделал паузу. Он разрывался между двумя своими страстями: кулинарией и стремлением все объяснять.

— Каждый из этих бумажных лотосов, — сказал Джайлс, — был пропитан культурой вируса, несущего мгновенную смерть людям и многим, но не всем видам обезьян, нашим двоюродным братьям. Все остальные млекопитающие, пернатые и пресмыкающиеся нечувствительны к этому вирусу, чуме или поцелую Шивы, который известен вашей подруге-патологу под именем Yersinia enterocolitica. — Джайлс принюхался. В воздухе пахло бефстрогановом. Мясо было готово. Лоуэлл быстро продолжил лекцию. — Обычный, или заурядный, штамм Yersinia смертелен, но не фатально. Он действует не мгновенно и не на всех. Во время вьетнамской войны американская секретная военная часть, занимавшаяся разработками бактериологического оружия, сумела выделить поразительно болезнетворный штамм, способный уничтожить все человечество. Это открытие стало не только предметом гордости американской армии, но и триумфом человека, который развил его, — Совершенного Мастера, сержанта Дж. Дж. Келли. — Джайлс устремился на кухню.

Лакшми положила ладонь на руку Калки.

— За это его наградили медалью «За боевые заслуги». — Было видно, что она гордится им. — Честно говоря, Джимми был единственным унтер-офицером во всех противохимических частях, удостоившимся такой высокой награды. — Я машинально отметила, что Лакшми впервые назвала Калки Джимми.

— Работа была великолепная. — Внезапно Калки напрягся. Как и мы все. Но любовь к науке и технике, к теории и практике была тем (единственным?), что объединяло нас пятерых. Не случайно мы стали тем, кто мы есть.

— Наша часть стояла неподалеку от Сайгона, — сказал Калки. — Там была первоклассная лаборатория. Первоклассный персонал. Естественно, все было засекречено, потому что считалось, что наша армия не занимается разработками бактериологического оружия. Но такие разработки велись. В результате я сумел создать свой собственный мегаштамм Yersinia за неполных шесть месяцев.

Я представила себе Калки размышляющим о судьбе мира с колбой смертельного яда в руках и сказала об этом остальным.

Калки развеселился.

— Нет. Я не держал в руках штамм. Тогда у меня его просто не было. Но поскольку я уже знал, как его выделить, я заново создал этот вирус в Катманду.

— Его требовалось немного, — сказала Лакшми. — Всего шесть унций.