Везде хаос и беспорядок. Поваленные и разорванные палатки, растерзанные спальники, одежда, мешки из-под продуктов, мятая посуда, разбросанные инструменты, сёдла для лошадей, потники, уздечки. Все предметы имеют плачевный вид, и многие вряд ли подлежат восстановлению. Куда бы ни упал взор путников, лежат кости. Крупные, мелкие, обгрызенные хищниками, обточенные более мелкими зубами, ломаные, целые. Останки людей, лошадей, собак. Выеденные черепа, головы, ребра, позвоночники, ноги. Всё это вырисовывало страшную картину невероятного, непонятного преступления, как будто здесь когда-то произошло смертельное побоище, кровавая война с каким-то врагом. Вот только нет победителя, и это дает повод для размышления.

«Кто, как, зачем, почему, для чего?» — спрашивает каждый из членов экспедиции. Ответ на вопросы не может дать никто. Только шалун ветерок насмешливо посвистывает в густых ветвях низкорослых кедров. Да угрюмые гольцы смотрят сверху вниз на непрошеных гостей. Как будто хотят сказать: «Уходите отсюда, пока не поздно…»

Залихватов хмур и неразговорчив. Он впервые видит такую массовую картину гибели своих товарищей. Вместе с ним Костя рассеянно ходит по поляне, склоняясь над останками. Агафон кажется холодным и равнодушным. В своей жизни он повидал много человеческих смертей. Однако и это тоже действует на его нервы. Он присел на кочку и трясущимися руками пробует закурить папироску. И только лишь Загбой, кажется, не теряет чувство самообладания. Он уже видел это прошлой зимой, был здесь и представлял себе не раз, как всё это будет выглядеть. С отрешённым лицом следопыт произносит на своём языке какие-то слова, шепчет не то молитву, не то заклинание. Но если прислушаться, можно понять отдельные фразы, которые звучат с укором:

— Траствуй, Кучум! Мы хоти сюта, хотим знать, зачем ты за-прал жизни этих люча?

Но молчит Кучум. Трёхглавый голец глух и нем к роптаньям человека. Кто для него такой Загбой? Жалкая букашка, пылинка в вечности. Стоит только ему захотеть, и он уничтожит людей так, как время разбивает в порошок скалы и камни. Зачем они пришли сюда, нарушили его покой? Он их не звал. Наверное, Загбой понял все по-своему и, более не говоря ничего Кучуму, молча пошёл по поляне.

Прежде всего, надо было обстоятельно, более точно осмотреть место трагедии, оценить ситуацию, чтобы знать, что делать дальше. Как он и предвидел, здесь, на поляне, были только мелкие части костей без плоти, объеденные хищниками и птицами раньше, зимой. Основную массу амикан должен унести куда-то в одно место, в душник. Медведь любит мясо с душком, на некоторое время квасит плоть во мху, под валежником. Это известно каждому человеку тайги. Когда добыча лежит в одной куче, её легче охранять, защищать от посягательств другого зверя. Хотя у такого громилы в этой тайге навряд ли найдётся кто-то, кто попытается претендовать на потаржнину.

Предположения следопыта оправдались. Стоило сделать по поляне небольшой круг, как он тут же заметил старые следы поволоки. Вот здесь зверь тащил человека. А вот тут что-то тяжёлое, громоздкое, возможно, лошадь. Направление поволоки одно — кедровая колка, куда скалится Чингар и куда со страхом смотрят олени. Значит, все останки погибших людей и павших коней там, под присмотром хозяина тайги.

До кедровой колки около трёхсот метров. Для медведя расстояние небольшое. Вероятно, зверь уже давно услышал людей. В таком случае, что он сейчас делает: затаившись, продолжает караулить душник или ушёл? Так или иначе надо идти туда, «лезть на рожон». Туши лошадей — пусть догнивают. Но тела людей надлежит предать земле по христианскому обычаю. Так говорит Залихватов. Такова вера и обычаи русских. И это должно быть исполнено.

Вчетвером собрались на небольшой совет. Разговаривали негромко, вполголоса, постоянно поглядывая на кедровую колку. Решили разделиться на две группы. Агафон и Костя остаются в лагере, разводят костёр, разгружают оленей. Загбой и Николай Иванович пойдут к душнику. Идти вчетвером безопаснее, но следопыт решил по-своему. Если возникнет необходимость самообороны, стрелять зверя вдвоём будет намного проще, меньше вероятности в суматохе подстрелить товарища. К тому же по опыту Загбой знал, надеялся, что медведь покинет душник прежде, чем они подойдут к нему на выстрел. Каким бы огромным медведь ни был, но чувство страха перед человеком всегда сильнее. А на случай возможного нападения у них есть хорошие разрывные пули. Да и здесь, на стане, должен кто-то остаться. В данной ситуации нельзя оставлять оленей без присмотра.

Разошлись. Загбой, Залихватов, осторожно, тщательно укрываясь за колками и кустарниками, побрели туда, вверх, «в пасть зверю». Агафон стал снимать с оленей груз. Костя пошёл в стланики, за хворостом.

Ружья наготове, стоит только взвести курки. Ножи слегка вытянуты из ножен, чтобы можно было без помех выдернуть бриткое жало. У Николая Ивановича за поясом топор. У следопыта на прочном стяжке пальма. Чингар на поводке, дрожит, упирается ногами в мягкую землю, пытается вырваться туда, где залёг его исконный враг. Идут медленно, молча, объясняясь знаками. Загбой часто останавливается, внимательно смотрит на опасную чащу, пытаясь высмотреть тёмную тушу зверя, но где там! Кедровая колка так густа, что не дает каких-то признаков присутствия медведя. Иногда то тут, то там попадаются шапки, рваные бродни, обрывки одежды, гильзы, патроны, ремни — всё то, чем когда-то пользовался человек. В одном месте, перед колодиной, застрял кожаный ремень с медной, потускневшей, позеленевшей от времени бляхой. На ней отпечатан двуглавый орёл, что говорит о принадлежности бывшего хозяина к царской армии. Залихватов молча подобрал ремень, скрутил, положил в карман; надо спросить у Сергея, кто из членов экспедиции его носил… До кедровой колки осталось около сотни метров. Теперь пошли с предельной осторожностью, по примыкающим к душнику языкам низкорослых деревьев, от ствола к стволу.

Смердящий запах всё острее. Кажется, что они находятся в самом центре могильника. Всюду одинаково огромные медвежьи следы, отлично набитые зверем тропы. Охотники идут по одной из них. Она натоптана так, что мягкие, меховые ичиги следопыта и его спутника практически не издают лишнего шума. Вот только Чингар нервничает, скулит, царапает когтями плотный снег, лёд, просится в схватку. И этим может выдать присутствие людей раньше времени. Впрочем, с идеальным слухом и чутьём зверь, наверное, уже и так их видит и слышит. Вот только почему не подаёт признаков жизни: затаился, ждёт момента для нападения? Или давно ретировался под прикрытием курослепа?

Как тяжелы и напряжёны мгновения скрадывания! Сердце бухает колотом, дыхание остановилось где-то у основания языка, каждый мускул тела готов разорваться от импульсивного взрыва. «Поскорей бы уж что-то произошло…» — думает каждый из них. Хотя никто не знает, что будет потом, после того, чего они так жаждут.

Последние десятки метров особенно тяжелы. Где он, зверь? Вон за той колодиной? Или сбоку, за густым кустарником? Хочется отпустить кобеля, но нельзя. Это может решить исход поединка в пользу зверя.

А Чингар крутит головой из стороны в сторону. Острый запах медведя всюду, везде. Остаётся какая-то толика мгновения и…. Но нет, вокруг напряжённая тишина. Кобель не понимает, что происходит. Хозяин ведёт его но медвежьим лежкам. Они везде, практически под каждым кедром. Вот здесь зверь просто спал, дожидаясь, когда «дойдёт» мясо. А вот он уже жрал. Кругом кости: большие, маленькие, белые, обглоданные. Чуть в стороне, под самым разлапистым кедром, огромная лёжка. Чингар тянет к ней, скалит клыки, грозно рычит, нюхает протаявшую землю. Загбой нагнулся, приложил ладонь тёплая. Да, вон он был здесь, лежал долго. Но теперь ушёл. Куда? Почуял и испугался людей? Или решил предпринять один из своих хитрых приёмов скрадывания? Непонятно.