Рассказ об этой встрече дошел до нас со слов матери, но в изложении Анны Ильиничны Ульяновой, которая ни слова не говорит о том, пыталась ли ее мать вести разговор с сыном на эту щекотливую тему. Можно не сомневаться в том, что ради спасения его жизни она могла взять на себя во время встречи с Дурново это тяжкое и неприятное обязательство и, как человек чести, выполнила его, но при всем желании ее сыну было нечего добавить к своим пространным показаниям.

Конечно, это всего лишь предположение, основанное прежде всего на психологическом анализе ситуации, и здесь мы категорически расходимся с утверждением Н. А. Троицкого, написавшего, что «Дурново пригласил Ульянову к себе и очень старался „подействовать поискуснее“ на старую женщину, но склонить ее на понуждение сына к откровенному показанию не сумел». Никаких документальных подтверждений для этого голословного вывода, поданного в форме установленной истины, не существует. Просто советский историк не мог допустить, что мать Ленина в этой трагической ситуации может поступить вопреки неведомым ей политическим принципам, как женщина-мать, стремящаяся всеми доступными ей средствами спасти жизнь своему горячо любимому сыну.

Обосновывая свою защиту, Ульянов, как и десятки его предшественников из числа народовольцев, произнес ставшую традиционной речь о том, что на путь террора его толкнуло правительство, лишившее его всякой легальной возможности реализации его радикальных политических взглядов. Председатель суда первоприсутствующий П. А. Дрейер не раз прерывал его, когда он говорил, что «изменение общественного строя не только возможно и даже необходимо» и что революционная борьба «будет продолжаться». Обвинитель прокурор Н. А. Неклюдов потребовал приговорить всех подсудимых к смертной казни через повешение.

19 апреля был вынесен приговор, по которому Шевырев был признан зачинщиком и руководителем заговора, а Генералов, Осипанов, Андреюшкин, Кангер, Горкун, Волохов и Ульянов — сообщниками, причем о последнем говорилось, что он «…принимал самое деятельное участие как в злоумышлении, так и в приготовительных действиях к его осуществлению». Лукашевич, Новорусский, Ананьина, Пилсудский, Пашковский и Шмидова признавались пособниками, а Сердюкова — недоносительницей. Все подсудимые были приговорены к смертной казни через повешение, при этом суд постановил ходатайствовать о замене ее каторжными работами для восьми лиц. Александр III не только удовлетворил это ходатайство, но и повелел даровать жизнь Лукашевичу и Новорусскому, обратившимся к нему с прошением о помиловании. Им смертную казнь заменили на бессрочную каторгу. (Аналогичное прошение Ульянова не было им удовлетворено.) Кроме того, царь снизил срок каторги для Горкуна, Кангера и Волохова с 20 до 10 лет. Для двух организаторов заговора — Шевырева и Ульянова — и бомбистов (Осипанова, Андреюшкина и Генералова) смертный приговор был оставлен в силе. Ананьина получила 20 лет каторги, Пилсудский — 15 лет, Пашковский — 10, Сердюкова — 2 года тюрьмы, а Шмидова выслана в Восточную Сибирь.

8 мая министр внутренних дел граф Д. А. Толстой представил царю доклад, в котором говорилось следующее: «Сегодня в Шлиссельбургской тюрьме согласно приговору Особого присутствия Правительствующего Сената… подвергнуты смертной казни государственные преступники: Шевырев, Ульянов, Осипанов, Андреюшкин, Генералов… При объявлении им за полчаса до совершения казни… о предстоящем приведении приговора в исполнение, все они сохранили полное спокойствие и отказались от исповеди и принятия святых таинств… Эшафот был устроен на три человека, и первоначально выведены для совершения казни Генералов, Андреюшкин и Осипанов, которые, выслушав приговор, простились друг с другом, приложились к кресту и бодро пошли на эшафот, после чего Генералов и Андреюшкин громким голосом произнесли: „Да здравствует Народная воля!“ То же самое намеревался сделать и Осипанов, но не успел, т. к. на него был накинут мешок… Шевырев и Ульянов… также бодро и спокойно пошли на эшафот, причем Ульянов приложился к кресту, а Шевырев оттолкнул руку священника». Император письменно никак не среагировал на этот доклад, ограничившись обычной пометкой о его прочтении.

Французская либеральная пресса писала по поводу этой казни: «Со времени царствования Александра III казни в России перестали быть публичными… Таким образом, при этом узаконенном убийстве осужденных социалистов могли присутствовать только немногие: комендант крепости, прокурор, городской голова, защитники осужденных, батальон солдат и палач со своими помощниками… В происходившей 20 (8) мая казни… для пяти казнимых было поставлено только три виселицы, и, таким образом, Шевырев и Ульянов вынуждены были присутствовать при муках своих товарищей…»

Печальна судьба и членов фракции, избежавших смерти на эшафоте: Кангер и Пашковский покончили жизнь самоубийством в ссылке, Пилсудский, выйдя на волю, вскоре умер, как и Ананьина — на каторге.

Насколько реальна была угроза для жизни Александра III 1 марта 1887 года? Нам представляется, что, несмотря на внешне вполне опасную сторону этого несостоявшегося террористического акта, он не мог изначально увенчаться успехом в силу следующих причин организационного и технического характера.

Во-первых, заговорщики действовали вслепую, не представляя себе точное время выезда и реального маршрута движения царя в воскресный день 1 марта. Все их планы строились в расчете на случайную встречу с царским кортежем во время его движения (очевидно, из Аничкова дворца) по Невскому проспекту, однако за все время многочасового пребывания на нем 26, 27 и 28 февраля они ни разу не увидели царского выезда. Во-вторых, не только в обыденной жизни, что наиболее ярко проявилось в полном пренебрежении Андреюшкиным правил конспирации при переписке со своими связями, но и в процессе патрулирования по Невскому проспекту они не соблюдали элементарных мер безопасности, что привело к провалу всех трех бомбистов и трех сигнальщиков, выявленных наружным наблюдением всего за несколько часов усиленной слежки за Андреюшкиным 28 февраля. Даже если бы Департамент полиции не получил из Харькова наводку на этого горе-конспиратора, то и тогда шансы на то, что филеры на этой, говоря современным языком, «правительственной трассе» могли самостоятельно обратить на них внимание, оставались довольно высоки. В-третьих, о низком уровне организационной стороны дела террористов свидетельствует хотя бы принятое ими решение следовать за царем в Крым. Эта идея была абсолютно утопичной и, по меньшей мере, свидетельствовала о наивности их представлений обо всем деле. И, наконец, в-четвертых, бомба Осипанова, как об этом было сказано выше, не взорвалась. Можно предположить, что и две другие совершенно аналогичные бомбы не взорвались бы, даже если бы метальщикам Генералову и Андреюшкину улыбнулся случай и предоставил им желанную возможность бросить снаряд в царский кортеж. Таким образом, все предприятие было изначально обречено на провал и ничего, кроме печального итога, знаменующего бесславный конец народовольческого террора и связанных с ним напрасных жертв, из себя не представляло.

После разгрома «Террористической фракции Народной воли» центр по подготовке террористической деятельности народовольцев переместился из России за границу, где обосновались отдельные члены этой подпольной организации, сумевшие эмигрировать и избежать ареста. Последующая их террористическая деятельность закончилась также плачевно — все они или почти все были арестованы и преданы суду. По подсчетам Н. А. Троицкого, основывавшихся на данных полицейских «Обзоров», за десять лет с 1880 по 1890 год число обвиняемых по политическим делам превысило 20 тысяч человек, из них по судебным приговорам была наказана сравнительно очень малая часть — всего 550 человек, не менее 15 тысяч были привлечены к административной ответственности. Как он полагает, не менее 10 тысяч человек из этого общего числа были причастны к «Народной воле». Если предположить, что из вполне понятных политических соображений эта цифра им преувеличена (она значительно превышает все другие, бытующие в исторических исследованиях представления о численности народовольцев), тем не менее она дает реальное представление о том, какие неимоверные усилия потребовались от полицейско-розыскной системы империи для ликвидации этой реальной революционной угрозы самодержавному строю в России[72].