Он зашел в «Деревянный дом», сел за угловой столик и сделал заказ. Живая жизнь кипела вокруг. Он видел ее, слышал ее, обонял ее. Звон посуды на столиках, скрип шатких кресел. Солнечные лучи, в которых плавают клубы дыма.

И тем не менее между ним и окружающим миром сохранялось огромное расстояние. По отношению к людям в целом он испытывал лишь острое раздражение. Все выводило его из себя — то, как они громко жуют, как хлещут портер, каким тяжелым, надсадным становится их пьяное дыхание. Он не спускал им ничего.

«Я забыл, что значит быть человеком. Я зверь».

Потом настроение у него несколько улучшилось — он услышал музыку, которая вливалась в окна таверны, звуки скрипки, разворачивающиеся, словно прекрасный ковер, плывущие над головами, пронизывающие спертый, задымленный воздух.

Казалось, музыка разгоняет сгустившийся вокруг сердца плотный туман.

«Мне знакома эта музыка, — подумал Конор. — Я уже слышал ее. Но где?»

Принесли заказ — густой мясной суп с плавающей в нем зеленью.

— Обычно я прогоняю нищих, юноша, — заметил хозяин. — Но этот слепой так играет, что я вспоминаю детство в конюшнях. Чудесные были годы. — Он утер слезу татуированными костяшками пальцев. — Это от лука в супе, — всхлипнул он и удалился.

Конор налег на суп, наслаждаясь его вкусом и одновременно радуясь странно знакомой музыке.

«Брошу шиллинг музыканту, когда буду уходить, — решил он. — Что это за мелодия?»

Чем дольше Конор слушал, тем большее недоумение охватывало его, а потом вдруг все прояснилось.

«Я слышал эту музыку, я даже читал ее».

«Этот слепой», — сказал хозяин.

Конор уронил полную ложку, не донеся ее до рта, вскочил с кресла и начал протискиваться сквозь густую толпу ярмарочного дня. После дымной полутьмы таверны внезапно хлынувший снаружи солнечный свет ослепил его.

«Следуй за музыкой».

Он бежал за ней, словно крыса, завороженная дудочкой Гаммельнского крысолова.[96]Сбоку от входа в «Деревянный дом» собралась небольшая толпа; люди слегка покачивались в такт мягкому адажио. Высокая, одетая в черное фигура в центре круга вытягивала из скрипки звуки, убаюкивающие слушателей.

Конор резко остановился, совершенно сбитый с толку, не зная, смеяться или плакать; в итоге из горла вырвались звуки, в которых слилось и то и другое.

Этот музыкант, конечно, был Линус Винтер.

— Значит, Биллтоу не солгал. Вас действительно освободили?

Они сидели за столиком Конора в таверне, с удовольствием попивая портер. Неуклюжие ноги Линуса Винтера были слишком длинны для здешней мебели, ему пришлось вытянуть их под столом, и они торчали с другой стороны.

— Да, освободили, — ответил он, вертя в руках трубку и кисет с табаком. — Хотя я был совершенно уверен, что меня освобождают в том смысле, как я тебе говорил. Николас перед смертью подписал приказ о моем освобождении, и понадобилось несколько дней, чтобы он дошел. И поскольку маршал Бонвилан не высказался определенно о запрете на его исполнение, меня отпустили. Свободен как птица. — Он чиркнул спичкой по поверхности стола и поднес пламя к трубке. — Сомневаюсь, что тебе удалось выскользнуть оттуда с такой же легкостью.

— Да уж.

Винтер улыбнулся, выпуская дым сквозь зубы.

— Я играл в Дублине, в одной симпатичной пивной. И там до меня начали доходить слухи о каком-то булочнике, улетевшем к Луне на воздушном шаре.

— Это был мясник, и, поверьте, до Луны он так и не добрался.

— Тогда я вспомнил, что Виктор только и говорил, что о воздушных шарах, а юный Конор был его учеником. Совпадение? Вряд ли. Ну, я и стал раз в неделю или около того ездить поездом в Уэксфорд в надежде, что ты объявишься. И уже начал думать, что ты не уцелел.

— Почти так и вышло. Это чудо, что сегодня я здесь.

Линус похлопал по своей скрипке.

— Помнишь «Возвращение солдата»?

— Как я мог забыть? У меня целые куски впечатаны в память.

— А, ты нашел мои ноты.

— Я использовал это место для собственных чертежей. Вы понимали, что коралл светится?

Линус прикоснулся к виску.

— Нет, конечно. Я же слеп. Чертовски некомпетентен в области светящихся кораллов и всего такого прочего. Это просто успокаивало и помогало запомнить — пробегать пальцами по нотам. Существовала также опасность, что там я и умру и моя музыка будет утрачена навсегда.

— Ну, Линус, ваши ноты просто сияли. Это было нечто.

— Мои ноты всегда сияют, мальчик. Жаль, что никто в мире не осознает этого. — Винтер глубоко затянулся. — Теперь к делу; у тебя есть план? Или хочешь выслушать мой?

— План чего?

Лицо Винтера выразило недоумение.

— Ну, уничтожить Бонвилана, естественно. Он украл у нас все и продолжает губить людей. На нас лежит определенная ответственность.

— Я ответствен только перед самим собой, — резко ответил Конор. — Мой план — забрать все спрятанные на Малом Соленом алмазы и начать новую жизнь в Америке.

Винтер выпрямился.

— Черт возьми, парень! Бонвилан убил твоего короля. Он убил нашего друга, бесподобного Виктора Вигни. Он вырвал тебя из семьи, отнял у тебя возлюбленную. И твой ответ на это — сбежать?

Лицо Конора окаменело.

— Я знаю, что произошло, мистер Винтер. Но сейчас я знаю кое-что и о реальном мире. И могу надеяться лишь на то, чтобы покинуть этот континент живым, хотя даже это маловероятно. Но нападать на королевство в одиночку? Это безумие.

— Ты не одинок.

— Уж конечно, юноша и слепой мужчина вместе могут напасть на Бонвилана! Это не оперетта, Линус. Добрые люди получают пулю в лоб и умирают. Я видел, как это происходит.

Конор повысил голос и начал привлекать к себе внимание. Бонвилан был не тот человек, чье имя упоминалось в разговорах даже на материке. Поговаривали, что у маршала есть платные осведомители во всех странах — от Ирландии до Китая.

— Мне тоже приходилось видеть подобное, — сказал Винтер так, будто просил Конора говорить тише. — Но позже я уже ничего не видел, только воображал, как это происходит, что было гораздо хуже.

В тюрьме Конор много раз представлял себе смерть, и не только свою собственную. Представлял, что Бонвилан сделает с его родными, если они узнают правду об убийстве Николаса.

— Если я вступлю в борьбу, он убьет моих родителей. Он сделает это не моргнув глазом, а потом уснет сном праведника.